Японец иногда повторял свой вопрос:
— Куда мы едем?
— Это улица Степана Разина, — не задумываясь, давал справку «инспектор».
Извозчик только покрякивал, дивясь нахальству седока.
К десяти часам, изучив все закоулки Хабаровска, пролетка наконец выбралась на улицу Серышева, ту самую улицу, где находилась квартира Корреспондента. Дом был с давних времен, если не с самого основания города, двенадцатым от края, а под фонарем на стене значилась цифра «23». Улица называлась Владивостокской. Видавший виды извозчик ошалело посмотрел на табличку и крякнул еще раз.
— Спасибо, братец! — весело сказал «инспектор». — Жди нас к двенадцати за углом…
Дверь открылась не сразу, лишь после второго звонка.
На пороге показался мужчина в домашней бархатной куртке, седой, или почти седой, высокий, стройный. Увидев «инспектора», он поднял удивленно брови, а может, и не удивленно, а разочарованно — дескать, пришли все-таки. Кивнул молча, приглашая гостей войти.
В передней, раздеваясь, японец заметил на вешалке командирскую шинель с тремя ромбами в петлицах. Куртку свою он повесил рядом и сделал это с подобострастием.
— Саша, — сказал хозяин «инспектору», — посиди здесь.
Начало разговора не было зафиксировано. Как не были зафиксированы и чувства офицера генерального штаба, оказавшегося в кабинете Большого Корреспондента. Он обвел взглядом комнату, торопливым и восхищенным взглядом. Все понравилось ему, все запало в память, и позже, в Харбине и в Токио, он смог передать впечатление с предельной точностью
Это был кабинет офицера, занимающего высокое положение в армии. Стену закрывал ковер дорогой выделки, и на нем охотничьи ружья известных марок. В центре наградная сабля с позолоченным эфесом. Ковер спускался на софу, огибал ее и краем прикасался к лохматой шкуре огромного черного медведя. Вдоль второй стены тянулись стеллажи, забитые до отказа книгами. Письменный стол, против которого сел японец, был уставлен сувенирами — миниатюрными пушками, снарядами, бронзовыми всадниками на вздыбленных и скачущих конях.
— Я возражал против этой встречи, — усаживаясь за письменный стол, сказал хозяин. — Возражал не по каким-то личным мотивам, а руководствуясь общими интересами. Положение такое, что всякая неестественность поступков работника штаба вызывает мгновенную реакцию, и, говоря прямо, трагическую реакцию. Я нахожусь под контролем, который с каждым днем усиливается. Обстановка предгрозовая, война близка, и ее ждут со дня на день. Вы понимаете, что это значит?
Офицер кивнул.
— Внимание, которое оказывает мне японское командование, трогательно, я весьма благодарен и прошу эту благодарность передать тем, кто вас направил сюда. Понимаю, что дойти до меня было нелегко, и это говорит о важности поручения, возложенного на вас.
— Да-да, — опять кивнул офицер — ему действительно нелегко было перейти кордон и добраться до Хабаровска.
— Вместе с тем, — продолжал хозяин, — считаю необходимым выразить свое удивление той настойчивости, с которой ваше командование осуществляло свою акцию вопреки моей просьбе и моему недовольству.
— О, вы поймете нашу настойчивость, когда узнаете, чем руководствовалось командование, и даже найдете основание извинить нас. Мы очень высоко ценим ваше сотрудничество и готовы сделать все необходимое для продолжения начатого дела. — Офицер развернул сверток, покоившийся на его коленях, и, как иллюзионист в цирке, стал извлекать из него всевозможные предметы.
Офицер театральным жестом, с обворожительной улыбкой доставал драгоценности. Да-да, драгоценности. Прежде всего заиграло в свете люстры золотое колье с тремя бриллиантами.
— У вас молодая жена, — отметил японец, — и нам хотелось сделать ей подарок.
Корреспондент не знал, что у него есть жена, и к тому же молодая. Никто не предупредил его на этот счет. Не успели. Биография вообще состояла из одного пункта — офицер царской армии в чине полковника. Впрочем, насчет жены что-то говорили. Ах, да! В доме он один сейчас, так как супруга поехала навестить больного отца. Значит, жена есть.
Колье через стол поплыло к хозяину.
— Это дорого стоит, — смутился хозяин. Искренне смутился: он никогда в жизни не видел таких дорогих вещей.
— Ваши услуги ценятся выше, — склонил любезно и со значением голову японец. Он был доволен произведенным впечатлением. Весьма доволен.
Вслед за колье из свертка выплыл браслет ажурной работы — причудливое сплетение тончайших золотых волос вокруг крошечного бриллиантика. Он был один-единственный и тем подчеркивал свою исключительность. Браслет повторял рисунок колье. Вслед за ним выплыли сережки с бриллиантами.
— Нет-нет! — запротестовал хозяин. — Это дорого.
— Мы надеемся на взаимность. Вы находитесь рядом с сокровищами…
Корреспондент не имел указаний отказываться от подношений. Даже наоборот, ему советовали торговаться, требовать невероятно высокой оплаты за услуги, если у японцев окажется нужда в них. Поэтому, выразив удивление, он принял подарок и, полюбовавшись им в меру, спрятал в стол.
А вот что было зафиксировано:
— Вы сказали, что обстановка предгрозовая, война близка. Очень правильные слова. Наше командование хотело бы учесть особенности этой обстановки.
— Японское командование получило довольно полную информацию о положении в Приамурье и вдоль всей границы с Маньчжоу-го.
— О да! Но информация касается частностей.
— Из частностей надо уметь складывать целое.
— Не складывается. Мы не видим всей картины.
— Какой именно картины?
— Над которой трудится штаб Дальневосточной армии.
Молчание. Корреспондент, видимо, задумался:
— Вас интересует оперативный план?
— Именно.
— Такого плана нет, господин Кумазава.
— Как нет? Вообще нет или у вас нет?
— Ни у меня, ни вообще. Он только разрабатывается.
— Мы подождем… Мы готовы…
Снова молчание. Стук отодвигаемого кресла
— Японское командование очень упрощенно представляет себе положение дел. И мое положение в том числе. Я не командующий армией и даже не начальник штаба. Оперативные планы — секретнейший документ, с которым знакомятся только непосредственные исполнители приказа.
— Мы понимаем…
— Видимо, недостаточно. Вы хотите читать то, что не читают даже командиры дивизий.
— Нас вполне устраивает ваша осведомленность.
— Она ограниченна, господин капитан.
Шаги. Кто-то ходит по комнате. Видимо, Корреспондент.
— Японское командование рассчитывает на вас.
— Я не могу.
— Это очень печально.
Опять шаги. Медленные, с остановками
— Большой риск…
— Мы за все вознаградим. Я уполномочен принять любые ваши условия. Любые…
Шаги прекратились.
— Пятьдесят тысяч долларов!
— Как?!
— Пятьдесят тысяч… Причем сумма полностью переводится на мой счет в один из швейцарских банков, и я получаю официальное подтверждение этого.
Кумазава молчит.
— Вы способны принять это условие, господин капитан?
— Да!
— И еще условие.
— Какое?
— Вы предоставляете мне малогабаритную фотокамеру и пленку высокой чувствительности.
— Камера будет. Теперь наши условия. Командование желало бы установить со своим Корреспондентом прямую связь, минуя посредников.
— Еще?
— Ваше имя, фамилия и должность?
— Еще?
— Все…
— Относительно прямой связи. Она исключается. Я не хочу и не имею права расширять контакты. Мое доверие распространяется только на Сунгарийца и на нем оканчивается. Исключение, допущенное сегодня по настоянию японского командования, явление чрезвычайное и никогда и ни при каких обстоятельствах не должно повториться. Вы поставили меня в опаснейшее положение, чреватое катастрофой.