— Ты можешь сказать, чтоб я не вмешивался в твои личные дела, но дальше так оставаться не может: от Миши одна половина осталась, круги под глазами от недосыпу, руки дрожат, из-за этой старухи опять экзамен завалила… Так что будь мужчиной, приезжай-ка за ней на белом коне, как рыцарь Бржетислав за своей Иткой!
— Освободите меня из этого чистилища! — Пани Крчмова села в кровати, когда вошел Мариан в сопровождении доктора Штурсы (видно, забыла уже, что еще недавно расхваливала меня перед Марианом!), — Не то эта эгоистка лишит меня последнего здоровья!
— Я устрою, чтобы вас немедленно перевезли в клинику, милостивая пани, — успокаивающим тоном сказал Штурса. — И не бойтесь, вы там будете не на положении обычного пациента — мы только основательно вас обследуем…
Штурса лгал; позже он признался Мариану, что устроил пани Крчмову в отделение нервных болезней.
В эту ночь Мишь по-королевски выспалась в пустой квартире Крчмы — спала до десяти утра! — спокойно позавтракала, никто ей не мешал; потом насыпала в золоченую клетку Лоттыньки запас корма на целую неделю вперед. (Ах ты, зеленая крошечка, причиной каких серьезных перемен ты стала! Дамочку в больницу отправили, и не летать тебе больше на воле!) Затем Мишь тщательно убрала всю квартиру и с чувством невероятного облегчения стала собираться домой, в общежитие. Напоследок — и впервые без помех — можно еще осмотреть не только коллекцию редкостных гравюр, но и кое-какие антикварные вещи, на которые Крчма тратил все свои деньги: синий дельфтский фаянс, черный — уэджвудский, двое часов в стиле ампир и одни — редчайшее барокко…
Щелкнул замок входной двери, удивленная Мишь вышла в прихожую посмотреть — кто там.
— Пан профессор!
Какой загорелый, и весь будто помолодел…
— Мишь! Вот радость-то снова тебя видеть! Ну, как вы тут?
— В данное время тут одна я… — пролепетала она, в замешательстве подхватила было его чемодан, чтоб унести в кабинет, он отнял.
— Вы не пугайтесь, но… мы с доктором Штурсой… Пан доктор вчера решил, что будет лучше… Он отправил вашу жену на несколько дней в клинику, на обследование… то есть в нервное отделение. Но не то чтоб она на самом деле сума… больная…
Мишь просто не осмеливалась посмотреть ему в лицо: он имеет полное право разочароваться во мне, не сумела я позаботиться о его жене, как обещала…
Вместо этого Крчма крепко обнял ее и без всяких церемоний поцеловал в губы.
— Спасибо за все, Мишь, — прошептал он.
Так они стояли, и Крчма не отпускал ее, словно радовался встрече с ней одной, — стояли молча в этой замершей тишине, а секунды бежали, и Мишь не испытывала и намека на неловкость, хотя чувствовала, каких усилий стоит Крчме владеть собой… Он старше меня на двадцать пять лет, с моей стороны абсурдно питать к нему что-либо, кроме простой привязанности и уважения, и все же это не совсем так — и где, в сущности, грань между симпатией и любовью? Воображаешь, будто прекрасно знаешь себя, и вдруг открываешь какую-то совсем еще не исследованную область, которую еще только предстоит нанести на карту…
Мишь потерянно ткнулась лбом ему в плечо, в волосах своих ощутила его дыхание…
И — кануло куда-то мгновение близости. Мишь следила, как Крчма с отсутствующим видом ходит по прибранной квартире — уже совсем другой человек, вернувшийся откуда-то в мир будничных обязанностей, мир без взлетов, где тянет скучным холодком серого стереотипа обыденности. Крчма подошел к раскрытому чемоданчику Миши, взял в руки тряпочную куклу.
— Это я так просто, для забавы… — смущенно объяснила Мишь.
Он улыбнулся, положил куклу на место и сказал с таким точным пониманием, словно был ясновидцем:
— Ты ведь изобразила Шарлотту, правда? Но откуда здесь злой волшебник?
— А это я хотела сделать Мариана…
Крчма не стал больше спрашивать, сказал только: — Хотела… Другими словами, теперь уже не хочешь.
— Теперь — нет.
Мужественный, беспощадный к себе Роберт Давид! Одно его свойство особенно заслуживает восхищения: способность занять достойную позицию, даже если эта позиция — против него самого. Глубоко вздохнув, он произнес:
— Ну вот и слава богу! — Но в этих словах Мишь угадала, скорее, грустную примиренность с судьбой.
Уходя с работы, Руженка шла через читальный зал. Привычная картина: спины занимающихся за несколькими столиками, знакомая тишина глубокой сосредоточенности, Вдруг она остановилась: там, у окна… Да ведь это…
Она свернула в проход между столами и, подойдя сзади, ладонями закрыла глаза Камиллу. Тот обернулся, удивленный.