Грубоватость и проницательность этого деревенского горожанина без следа смыли непостижимую взволнованность Крчмы и вернули ему трезвость суждений.
Кум Понделе несправедлив ко мне: я ведь желаю Миши всяческого счастья, ради него готов отдать даже ту малую радость, какую мне доставляет ее присутствие. Потому что, кроме этого, я не дал ей ничего… Или — дал хотя бы уверенность в том, что кто-то желает ей добра? Как знать…
Я хотел, чтобы взрослую свою жизнь она построила, опираясь на свою способность к игре, сделала бы игру серьезным делом — она же, следуя именно своей способности к игре, избрала серьезную науку, медицину, то есть Мариана, — а этот фундамент, — учитывая обстоятельства, весьма ненадежен… Но выглядит Мишь вполне довольной, стало быть, хорошо, что она не послушалась моих советов. Видно, миновало для нее время игры в куклы, и теперь ей нужна самая трудная игрушка в мире-живой ребенок… что вполне понятно с биологической точки зрения.
Крчма машинально отодвинул букет Понделе, чтобы лучше видеть молодую пани Наварову. Но школьный служитель желал, чтобы букет стоял прямо перед ним — пускай все видят, кому воздали честь, тем более что это были первые в его жизни цветы, поднесенные ему лично.
— Этот букет напомнил мне кое-что, — заговорил Понделе, чтобы замаскировать свой жест. — Не знаю только, решусь ли рассказать — десять лет прошло, а тут сидят все доктора да ученые…
— Решитесь, пан Понделе! — закричали ему. — Мы уж и так заждались вашей «историйки»!
Как и пять лет назад, служитель сперва подумал, потом обрядно поднялся с места.
— Мальчишка Камилл и девчонка Мишь всегда прятали у меня букеты, один в конце учебного года, другой на святого Франтишека. Я держал их в тазу с водой до нужного часа, словно рождественского карпа. Ясное дело, букет они преподносили пану профессору в начале его урока, чтоб он в честь своих именин никого не спрашивал, — это я о пане Крчме говорю, чтоб недоразумения не было…
В зале воцарилась веселая тишина; Руженка устроилась поудобнее в ожидании, и под столькими парами глаз пан Понделе от волнения заговорил более изысканным слогом.
— Однажды, кажется, это было уже в восьмом классе, урок пана Крчмы близится к концу, а букет все мокнет в тазу, и ни Камилла, ни Миши нет как нет! Неужто забыли? Тут я решаю дать звонок минутой позже да с букетом в руке направляюсь к восьмому «Б». Каково же мое удивление, когда Камилл с шипением гонит меня из класса! «Да разве вы, шут вас возьми, не помните, что нынче вовсе не день святого Франтишека?! И если вы так все перепутали, будьте добры, отнесите букет куда надо, на квартиру пани Гроудовой, которая лежит дома больная». Это значит, букетик-то был для больной бывшей нашей ученицы. Да, всегда у нас был рыцарь каких мало!
— Эмма Гроудова, в девичестве Трейбалова, — это та чернявая красотка, классом старше нас, мы еще на переменках пялили на нее глаза, как на святую деву? — удостоверился у Камилла сосед Руженки.
— Положим, не очень-то как на святую, — возразил Пирк. — На нее даже первоклашки глазели с греховными помыслами!
— Не перебивай пана Понделе! — покраснев, крикнула Руженка.
— Звоню к Гроудам, открывает мне пожилой мужчина. Дома ли его дочка, спрашиваю. Глаза выпучил. Кто, мол, это моей супруге посылает?! Заметил конвертик с записочкой и с не очень-то приветливым видом плешь свою огладил…
— Какой это Гроуда — не был ли он редактором в журнале «Младе ревю»? — раздался голос с конца стола.
Во время рассказа пана Понделе Камилл все больше приходил в замешательство. Робко глянул он на своих визави, как бы преодолевая что-то в себе.
— Вот вам и причина, почему меня никогда не печатали в «Младе ревю». Да, не очень-то везет мне с протекцией, — добавил он с горькой усмешкой.
Пан Понделе опустился на место, его скромную «историйку» наградили аплодисментами, не шевельнулась только одна пара рук — Гонзы Гейница. Он глянул через весь стол на Камилла, слегка побледнел, втянул в плечи тонкую шею. Протекция… Как бы убегая от этого слова, Гей-ниц склонился к бокалу, но лишь слегка пригубил.
Крчма невольно наблюдал за Камиллом. Не так давно с героической самоиронией тот сознался, что ему с самого начала страшно хотелось увидеть свое имя напечатанным под стихотворением или рассказом. «Не очень-то везет мне с протекцией»… А везло ли тебе, приятель, в других делах?..
Не слишком удачный брак — скорее брак по необходимости, разорение родителей, низкооплачиваемая работа, прерванная учеба, прежние неудачи с опытами в литературе— действительно ли это следствие дискриминации по политическим мотивам, как думает он, или тут причина в другом? Вряд ли кто по чистой случайности становится, так сказать, жертвой коварства судьбы… Поменьше бы ему авторского самомнения, тогда б наверняка и жить стало легче.