Шмерда вышел и стал как вкопанный: в полумраке коридора его ждал мужчина с плечами тяжелоатлета, со свирепыми рыжими усищами и такими же зарослями над глазами. Если б я снимал рассказы Кудея, разочарованно подумал Шмерда, так мог бы выглядеть Драчун Холлиби…
— Моя фамилия Крчма. Если вы пан Борис Шмерда, то не уделите ли мне несколько минут?
«Если иначе нельзя, что поделаешь», — хотелось сказать Шмерде, но вместо этого он произнес:
— Не знаю только, где нам присесть: в дирекции покои как у шаха персидского, а о посетителях не подумали. Разве что в буфете.
— И не взять ли нам, скажем, водочки? — спросил рыжий, когда они уселись за столик.
— Отчего же!
«Драчун Холлиби» принес от стойки две стопочки.
— Вы не о роли хлопочете?
У рыжего засветились глаза, голубые, как фиалки.
— Не для себя. — Он поднял стопку мощной рукой, поросшей светло-рыжими волосками.
— Тогда для кого же?
— Это довольно сложно, но слушайте внимательно: для одной очень красивой молодой женщины. Загвоздка в том, что живет она во Франкфурте-на-Майне.
— Немка? Что же она не ищет ангажемента там…
— Чистокровная чешка. И она ничего не знает о моих хлопотах. Но мне нужно, чтобы она вернулась в Чехословакию.
Что этот рыжий так на меня уставился? Ага, видать прочел мою мысль: ах ты, старый бабник, пора тебе уже дать покой грешному мясцу…
— В сущности, она там прозябает, а у нее ребенок. Было бы очень кстати, если б у вас оказалась роль для нее. Любая, не обязательно главная.
— Ну, вы даете! Да наш отдел кадров с ума сойдет: куча чешских девчонок с кинофакультета ждут не дождутся роли, а я чтоб приглашал послефевральскую эмигрантку… которая, скорее всего, не сыграла даже роли Мухомора в детском театре! Кстати, вы не думаете, что здесь ей несладко придется?
— Нет. Она не послефевральская эмигрантка. Просто законно вышла замуж еще в сорок пятом.
— И что вы так о ней печетесь? Вы родственник?
— Я бывший ее классный руководитель. В одной из пражских гимназий учил ее родному языку и французскому.
А черт, придется притормозить!.. Да и он хорош — не мог сразу сказать…
— Все понимаю, пан профессор; только нет у меня никакой роли для этой дамы. Сейчас даже и в проекте ничего конкретного. Разве что в перспективе, но и это еще вилами на воде писано.
— Не говорите, что все так уж безнадежно, — была бы добрая воля. Ведь когда-то она вам нравилась…
— Минутку: как ее зовут-то?
— Тогда ее звали Ивонна Мандёускова.
Ивонна, Ивонна — черт, которая же это?.. Шмерда в растерянности положил руку на собственную лысину, обрамленную венчиком скудных волос. А у этого учителишки хоть мешочки под глазами, зато грива, как у вождя папуасов, каковое обстоятельство почему-то несколько выбивает меня из колеи…
— Но это же было страшно давно, поймите! Такая блондинка…
— Рад, что вспомнили, раз уж любили друг друга. Шмерда насторожился. К чему этот тип клонит? Эта
Ивонна (теперь вспомнил: действительно, суперкрасотка), не дай бог, еще и обвиняет меня в чем-то? Тип упомянул о ребенке — но ведь я… Или это вступление к шантажу? Чепуха: если она вышла замуж, я чист, даже в том случае, если, без моего ведома, и живет во Франкфурте мой ребенок…
— Ну хоть напишите ей, что вспомнили после стольких лет и что, может, в будущем…
— Но я-то ее напрочь забыл!
— Вот нынешняя молодежь: переспит с хорошенькой женщиной — и забудет!
Шмерда едва не задохнулся, но сейчас же рассмеялся с облегчением: этот рыжий начинает меня забавлять. И даже, может, чем-то мне импонирует. Выразительная фигура: был бы талант, многое мог бы сыграть. Например, деревенского лекаря, грубияна, но человеколюбца, или капитана торгового судна, которое торпедировали во время войны, а так как на борту остались раненые, которых не успели перенести в спасательные шлюпки, он идет ко дну вместе с судном…
— Тогда мы сами напишем ей от вашего имени.
— Кто это «мы»?
— Я и кое-кто из однокашников Ивонны. Сложилась такая компания, держимся вместе вот уже сколько лет, но это я вам объяснять не стану. Нам нужно только, чтоб Ивонне было за что зацепиться и кому ответить. Понятно, никто из нас не может выступить в такой роли…
— Слушайте, что за ерунда — писать от моего имени! И что писать-то?
— Не бойтесь. Мы составим этакое возвышенное послание, какое вы никогда не сумеете…
— Спасибо за комплимент, но ведь это обман!
— Простите, разве я похож на жулика? Судить о том, обман ли гуманный акт спасения человека, предоставьте мне.
— А если она и впрямь вернется? И сядет мне на шею?