Тут запел петух.
— Милосердный Господи! Дай ей обрести в могиле покой, которого я не сумел ей доставить!
— Я его уже обрела, — сказала умершая. — Меня привели к тебе твои жестокие слова, твои мрачные представления о Боге и о его созданиях! Познай же людей, ибо даже в закоренелых грешниках сохраняется образ Божий, что восторжествует и погасит адский огонь.
И на губах пастора был запечатлен поцелуй, и все вокруг озарилось светом; ясное солнце Божие светило в комнату, где жена его, живая, ласковая и любящая, пробудила его ото сна, что ниспослал Господь.
Глава XIV. Упсала
Обыкновенно говорят: воспоминание — это юная девушка со светло-голубыми глазами, так говорят многие поэты, но мы не всегда с ними согласны; к нам воспоминание приходит в самых разных обличьях, в зависимости от той страны или того города, откуда оно родом. Италия посылает его в облике очаровательной Миньоны[125], с черными очами и печальной улыбкой, которая поет нежные, трогательные песни Беллини[126]; из Шотландии эльф воспоминаний жалует в образе крепкого молодца с голыми коленями, через плечо перекинут плед, к шапке приколот чертополох, и тогда воздух оглашается песнями Бернса, подобными пенью полевого жаворонка, а дикий шотландский чертополох цветет и благоухает, как свежая роза. А вот — эльф воспоминаний из Швеции, из Упсалы. Он является оттуда в образе студента, во всяком случае, на нем упсальская студенческая шапочка, белая с черным околышем, она указывает нам на его отечество, точно так же как фригийский колпак[127] указывает на происхождение Ганимеда[128]. Шел 1843-ый год, датские студенты совершили поездку в Упсалу, юные сердца встретились, глаза сияли, все смеялись и пели, юные сердца — это будущее, будущее, где восторжествуют красота, истина и добро. Как хорошо, что братья знают и любят друг друга! И по сю пору, ежегодно, во дворе Упсальского замка возле памятника Густаву Васе та дружественная встреча отмечается возгласом «ура!» в честь Дании. Два лета спустя был нанесен ответный визит, шведские студенты приехали в Копенгаген, а чтобы их узнали в толпе, упсальцы понадевали белые шапочки с черным околышем; стало быть, шапочка эта — память, символ моста дружбы над кровавой рекой, что разделяла некогда две родственных нации. Когда встречаются души и сердца, насаждается благословенное семя. Эльф воспоминаний явился к нам, мы узнаем тебя по шапочке: из Упсалы; будь нашим провожатым, и мы, чей дом южнее, спустя годы вновь проделаем тот же путь, быстрее, чем если бы мы летели на волшебном плаще доктора Фауста[129]. Мы в Стокгольме, на Рыцарском острове, где у причалов стоят пароходы: один из них пускает из трубы густые клубы дыма, палуба заполнена пассажирами, там хватает и белых шапочек с черным околышем; мы едем в Упсалу. Плицы шлепают по меларенским водам, мы покидаем живописный Стокгольм. Все плаванье, до самой Упсалы, — как огромный калейдоскоп, правда, здесь мелькают не стеклянные горы в виде громадных звезд, розеток и архитектурных фигур, но сменяются один за другим пейзажи, а облака и солнечный свет оживляют краски. Мел арен изгибается, сжимается и раздается вновь, ты словно бы переходишь из озера в озеро по узким каналам и широким рекам. Вот озеро вроде бы закончилось маленькой речкой, текущей между черными елями и обломками скал, и вдруг перед нами открывается еще большее озеро, окруженное лугами и пашнями; перед черновато-серыми скалами светятся только что распустившиеся нежно-зеленые липы, мы проплываем мимо и попадаем в новое озеро с островами, деревьями и красными домами, и на протяжении всего плаванья живым потоком прибывают и убывают пассажиры, их перевозят на плоскодонных лодках, которые того и гляди опрокинет кормовая волна. Опаснее всего, похоже, возле Сигтуны, старинного стольного града Швеции; озеро широкое, волны вздымаются, будто на море, лодки качаются так, что страшно смотреть. Тут должно быть безветрие, тогда в воде отразится Сигтуна, краснокрыший городок, где развалины древних башен, как форпосты, стоят на скалах. Мы проносимся мимо, и вот уже мы плывем по Фирис[130]. Край луга затоплен, лошадиный табун пугается шума парохода, лошади пускаются вскачь, взметывая брызги. На склоне среди деревьев что-то поблескивает: упсальские студенты, расположившись лагерем, обучаются владеть оружием. Река делает поворот, перед нами расстилается плоскогорье, мы видим курганы старой Упсалы, видим город Упсалу с ее церковью, которая, как Нотр-Дам, «простирает каменные руки к небу»; показывается университет, отчасти напоминающий дворец, отчасти — казармы, а на высоком, одетом муравою холме стоит старый, окрашенный в красный цвет большой замок с башнями.
Мы причаливаем у сводчатого моста и высаживаемся на берег. Куда же ты нас прежде всего поведешь, наш провожатый в черно-белой студенческой шапочке? Пойдем ли мы наверх в замок или же в сад Линнея[131]? Пойдем ли на кладбище, где могилы Тёрнероса и Гейера заросли крапивою? Нет, окунемся в юную, свежую жизнь, упсальскую жизнь, студенческую. Ты рассказываешь нам о ней, мы слышим биенье сердец, и наше сердце ответно забилось и потянулось к ним.
В первый год войны против инсургентов[132], которую вела Дания, не один бравый упсальский студент покинул свой тихий, уютный дом и стал в ряды датских братьев; упсальские студенты отменили самый свой развеселый праздник, Майский день, и деньги, которые они употребили бы, по обыкновению, на его празднование, отослали в Данию, присовокупив к этой сумме выручку от концертов в Стокгольме и Вестеросе; этого в датском краю забывать нельзя. Упсальский студент, нам любо твое доброе сердце, нам любы твои веселые шутки, мы приведем лишь один пример. В Упсале тоже вошло в моду быть гегельянцем, иначе говоря, постоянно вплетать слова, изобретенные Гегелем, в свою речь; дабы изгнать это из обихода, несколько умных голов занялись тем, что принялись вдалбливать наиболее мудреные слова комичному трактирщику-выпивохе, у которого частенько устраивались пирушки; это удалось, и трактирщик, будучи навеселе, изъяснялся по-гегельянски, и комичная привычка разглагольствовать, вырядившись в философские лоскутья, была осмеяна, понята — и оставлена. Навстречу нам несется чудесная песня, мы слышим шведский, норвежский и датский текст. Звонкие мелодии возвещают нам, где сошлись упсальские студенты; песня раздается из залы собраний, из гостиничной залы, подобно серенаде в тихий вечер, ее поют, когда уезжает один из юных друзей, или же чествуя дорогого гостя.
Дивные мелодии, вы нас не отпускаете, и мы забываем, что заходит солнце и восходит луна.
— поется в песне, и мы видим:
Туда-то и лежит наш путь, эльф воспоминаний, веди же нас в замок, жилище губернатора! Нас встречают ласковые взгляды, мы застаем милейших людей в счастливом кругу, видим всех упсальских знаменитостей. Мы вновь встречаем того, чье дарование открыло нам глаза на жизнь растений[134], и мы обнаружили, что даже гриб имеет строение, более хитроумное, чем лабиринт древних. Мы видим певца «Цветов»[135], что привел нас на «Остров блаженства»; мы встречаем того, чьи народные песни разносятся мелодиями по всему свету[136]; сидящая подле супруга тихая, кроткая женщина с преданными глазами — дочь прославленного скальда, создателя Фритьофа; мы видим благородных мужчин и женщин, родовых дворянок, с их иероглифически-звонкими фамильными именами, где дерзко сочетаются серебро и лилии, звезды и меч.
125
127
128
129
…
132
133
«
134
…
135
…
136
…