— Завидую тебе, Юля! Красавица у тебя дочь. Скоро институт окончит, и тогда подай ей жениха.
— Нет дома Катеньки, — глухо сказала Юля, прижав к глазам платок.
Савчук встал, подошел к ней:
— Что ты говоришь?
Юля повернулась к нему. На лице крупные, с горошину, слезы, а в глазах столько печали, что Савчук невольно потупил взгляд.
— Уехала на практику в Саяны и… сорвалась с обрыва. Лежит в гипсе…
Савчук чувствовал себя неловко, ему хотелось как-то утешить женщину. Он нежно взял ее за руку. Она утерла слезы и через силу улыбнулась:
— Извини, я так… А Маша приедет? Вот хорошо. Способная художница…
Ее глаза блестели, как море на зорьке. Нежное с родинкой лицо, чуть смуглое, глаза большие, карие смотрели удивительно мягко. На лице ни одной морщинки, хотя Юле уже под шестьдесят.
Савчук заходил по комнате:
— Скажи, Юля, почему мне не написала о Кате?
Она с укором глянула ему в лицо:
— А что бы ты сделал? Володю все вспоминаю…
Он закусил губу. Жаль ребят. А как Роман?
— Недавно перевелся в Севастополь.
— Так быстро? — удивился Савчук. — Мне он как-то писал, что служить будет только на Севере. Даже цитировал: «Заполярье стылое, глухое, сердце бередишь мое!»
Она грустила, и, чтобы развеять ее, Савчук стал рассказывать, как он провел год на юге. Задыхался от жары. В сущности, он северянин… Юля слушала его внимательно, чуть склонив голову набок. А когда он утих, спросила:
— Женя, ты любишь свою жену?
— Я? — Савчук даже покраснел. — Да, но… — Он смутился, потер пальцем лоб. — Не могу пожаловаться на нее. За все эти годы мы ни разу крепко не повздорили, все тихо, мирно. Главный врач клиники. А тогда была санитаркой…
— Это не любовь, — задумчиво сказала Юля. — Жизнь — это буря. И любовь тоже. Я вот с Юркой дружно живу, а на душе какой-то осадок. Я даже не могу себе этого объяснить.
Савчук никогда еще не слышал от нее подобного, поэтому слушал, широко раскрыв глаза. Первый муж Юли тоже был моряк. Погиб на Рыбачьем. В сорок четвертом он писал ей: «Юля, береги Романа, хоть и имя ты ему дала не моего вкуса. Вырасти парня — это моя главная просьба. Ну, а если со мной что случится, не скрывай, правду ему скажи. Дети должны все знать о своих отцах. Если погибну, выходи замуж за другого. Живи, Юля, как знаешь, только не забудь приходить к морю».
— Море… — вздохнул Савчук, а про себя отметил: «Вася Грачев тоже завещал жене сына беречь, да вот не знаю, где он».
Юля встала, налила в стакан чаю и пригласила его к столу.
— Хочешь варенья?
— Сладости не очень обожаю, это твой Юрка сахар ел банками. Наверное, и сейчас не отвык?
— Не отвык… — Она отпила глоток чаю, потом неожиданно сказала: — Помнишь, как в сорок пятом я приходила на лодку? Влюбилась в тебя, а ты и не замечал.
Ее откровенность заставила Савчука покраснеть. И чего это она вдруг так?
— Я все думала, сможешь ли ты полюбить меня? — продолжала Юля. — Но, когда услышала, как ты рассказывал о своей Маше, поняла: дороже ее у тебя никого нет. Как видишь, не ошиблась. Потом я познакомилась с Юркой. Нет, не думай, что меня прельщали его офицерские погоны. Мне просто было страшно остаться одной. А так я ему еще дочь родила. Сильно переживает за Катю. Она лежит в Ленинграде, так он весь отпуск просидел у ее кровати. Если хочешь знать, Юра мне не разрешил сообщать тебе. Ты же сердечник!
— Грешен, — качнул головой Савчук. — Если бы оно не шалило, я бы не ушел с лодки.
Савчук знал, что Юля долгое время работала переводчицей. Она превосходно знала английский язык. Чаще ей приходилось обслуживать иностранные корабли, которые заходили в порт. Кроме того, она вела уроки в школе. Знал Савчук и о том, что ее мужу в прошлом году предлагали должность военно-морского атташе в Египте, но он не согласился. А почему — Савчук не знал: то ли сам не захотел, то ли Юля-отговорила. Вот почему он сейчас спросил ее об этом. Она усмехнулась:
— Сам говоришь, что на юге жара сумасшедшая, разве у него здоровье крепче? Да еще дочь… — Она отбросила назад локоны волос. — Юре недолго осталось здесь быть, ему предложат Москву.
Савчуку такой разговор не понравился, что-то было в нем неприятное. И он, не стесняясь, прямо сказал ей об этом. Думал, еще обидится, но Юля даже улыбнулась:
— Сколько можно скитаться? Пора и в столицу податься. Двадцать пять лет на Севере, разве мало?
— Отец твой сколько плавал на Балтике? С 1928 года по 1949? Был подводником. О нем ходили легенды. Сколько дерзких атак совершил. Лично семь транспортов пустил на дно. Кстати, он тоже знал превосходно английский язык.
Она улыбнулась:
— Какая у тебя память, Женя! Он и меня учил, помнишь? Ты был тогда безусым лейтенантом. Он даже как-то пошутил: «Жека, забирай мою Юльку к себе…» Папа видел, как я на тебя засматривалась… — Она громко вздохнула. Годы, годы… Знаешь, я теперь в школе не работаю, да и в порту бываю редко. Зимой приезжал иностранный профессор в Мурманск к ученым института ПИНРО. Пять суток гостил, и все эти дни я была с ним. Мне казалось, что этого ученого вовсе не рыба интересует, а то, где и какие корабли у нас на флоте… Тут ко мне девушка ходит на уроки. Это я для того, чтобы не забыть самой язык.
— Седины у нас с тобой, — вздохнул Савчук.
— Я слишком много пережила. Поверь, не могу спокойно смотреть на детей. Все мне Володя видится…
В дверь постучали.
Кажется, Юра пришел, — обрадовалась хозяйка и поспешила открыть дверь. Но это была Серебрякова.
— Заходи, раздевайся, Ира! Тут у меня гости. Что так поздно?
— С Петей Грачевым в парк ходила.
«Петр Грачев? Нет-нет, это просто однофамилец», — подумал Савчук. Ему не терпелось скорее увидеть девушку.
— Здравствуйте! — она глянула на Савчука и густо покраснела.
Выручила хозяйка, сообщив, что отец Иры — командир эсминца. Здесь, на Северном, воевал. И Что ему море далось? В шторм, лютые морозы он уходит в северные широты. Шел бы на пенсию.
Ира села на стул. Волосы рассыпались по плечам. Лицо розовое.
— Папа от моря никуда. Говорит, учись в Мурманске. Боится, что я уеду в Москву и не вернусь.
Савчук пристально глянул на девушку.
— Когда у птенцов вырастают крылья, они улетают из гнезда, чаще даже без ведома родителей.
— Возможно, — улыбнулась Ира, — но только не я. Мой папочка добрый и чудный! Привез мне краба на день рождения и сказал, чтоб я была такой храброй, как этот морской пират!
Юля засмеялась. Она включила телевизор и пригласила Савчука посмотреть концерт по заявкам рыбаков, а тем временем и Юра вернется.
— Нет уж, устал за день, пойду к себе в гостиницу, — он поднялся. — Учите свой английский.
Уже в дверях Савчук задержался.
— Ира, а кто этот Петр Грачев?
Ира улыбнулась:
— У папы на корабле служит. Лейтенант. Отец был командиром лодки.
«Не может быть, это просто однофамилец», — успокоил себя Савчук.
Всю дорогу он только и думал о лейтенанте.
Капитан медицинской службы Коваленко не вошел, а влетел в каюту Грачева.
— Читал? — крикнул он с порога и протянул ему свежий номер флотской газеты. — Статья какого-то А. Царева. Там и о тебе…
Петр, развернув газету, стал читать:
«На их плечах — новенькие погоны лейтенанта. Они надели форму офицера. А еще вчера сидели за столом в училище, слушали лекции и мысленно спрашивали себя: „С чего начнется моя лейтенантская дорога?“
Она началась с Севера — хмурого и сурового. Здесь большой простор для романтиков. Студеное море, которое, как говаривали русские поморы, „бьет человека, ежели у него чахлая душонка“. Лютые штормы. Гранитные скалы. Полярная ночь с острыми пиками северного сияния. И полярный день, когда солнце не заходит за горизонт. Суровый край, где „не цветут мимозы и не услышишь трели соловья“, как писал в своем стихотворении прославленный разведчик североморец Виктор Леонов. Но Виктор Леонов не стал бы дважды Героем, если бы он не любил этот край, родной флот и в своем сердце не нес любовь к Родине и лютую ненависть к врагу. Не стали бы Героями Советского Союза и 84 других североморца, если бы они не научились отлично владеть своим оружием, дерзать в бою, проявлять инициативу. Это были простые советские парни — с сердцем Данко, с душой Павки Корчагина.