«Сам я приехал в Заполярье и не ищу теплого местечка», — чуть не вырвалось у Грачева.
— В том походе, о котором пишется в статье, — продолжал Кесарев, — я стоял вахтенным офицером. Грачев был моим дублером. Я остался им доволен. Команды подавал четко, точно удерживал курс, хотя корабль часто маневрировал… Мне кажется, что коммунист Серебряков был к лейтенанту излишне строг. Первая вахта. Я никогда ее не забуду. Мы тогда были в океане. Шторм. Ночь все окутала. А я — на мостике. И слезы, и воду глотал. Что и говорить — тяжело пришлось. Но когда вернулись с моря, командир пожал руку: «Умеешь глотать соленую воду. Это уже хорошо!» Пять лет прошло с тех пор. Слова командира не забылись. И воду все еще глотаю, и не такая уж она соленая, как казалась на первых порах.
— Слаще сахара стала? — отшутился старпом Скляров.
Серебряков молча покосился в его сторону. А Кесарев продолжал запальчиво говорить о том, что автора статьи он бы заставил выпить ведро морской воды, потом дал бы ему бумагу и ручку. Видно, чернильная у него душа.
— Лихо! — выкрикнул штурман.
— Вы хотите взять слово? — спросил его Леденев.
— Скажу, — штурман быстро протиснулся к столу.
— Чернильная душа не могла так взволнованно написать о суровом Севере, — начал штурман. — Зря бросаем упрек автору. Грачева правильно критикуют. Парень с заковычкой.
Петр сжал губы: «Может, но я не хлюпик. И моря не боюсь. И отца помню».
Штурман, как член партийного бюро, полностью согласен с критикой в статье. Если сейчас закрыть глаза на промахи в службе молодого коммуниста Грачева, то завтра он может совершить проступок и похуже.
— Разрешите? — Это поднялся с места мичман Зубравин.
Говорил он медленно, словно обдумывал каждое слово. Лейтенант Грачев для них, радистов, хороший командир. Конечно, он еще молод, может, потому и горячится. Но человек он честный. Ну, а статья… Вот у него, Зубравина, случилась однажды осечка — не принял на вахте срочную радиограмму. Пришел корреспондент писать о лучших людях, а ему и говорят: мол, в походе промах был. Вскоре в газете появилась заметка. Колючая, не без ехидства.
— Прочел ее, — продолжал мичман, — и, честное слово, она не обозлила меня, сил прибавила. А тут зуботычка, а не статья.
Леденев сразу задал ему вопрос:
— С чем вы не согласны?
Зубравин не успел что-либо ответить, как с места поднялся боцман Коржов, до этого молча сидевший в углу.
— Желчи много в статье. В том походе море покусало товарища Грачева, факт, у него даже слезы на глазах были. Не стерпел я тогда и о своей вахте ему поведал. Конечно, можно товарища Грачева ударить, но как ударить? Тут по-сердечному надо… Был у меня случай, еще когда с Фросей мы дружили. Приехала в город. Командир дал добро встретить ее и наказал, чтоб я в срок прибыл на корабль. Поздно ночью я возвращался. Глядь, а под забором мальчонка лет пяти. Плачет так жалобно, что у меня сердце зашлось. Спрашиваю, откуда ты, малец. Мать пошла в баню, а он потерялся. Время позднее, мальчик один, может и беда с ним приключиться. Как быть?
С места раздался голос Голубева:
— Товарищ Коржов, а вы на слезы не нажимайте!
Боцман возразил:
— Слезки? Это вы, позволю заметить, кое-кого до слез доводите.
В разговор вмешался замполит Леденев, он призвал флаг-связиста соблюдать порядок, не перебивать выступающих.
— Не лишен же я права голоса, — возмущенно отозвался Голубев. — Не сам я сюда пришел, меня пригласили.
— …Так, вот, как быть с мальчонкой? — продолжал Коржов. — Отвел его домой, а на корабль опоздал. Вот бы попался я тому корреспонденту, небось расписал бы меня как злостного разгильдяя. Нет, нельзя так стегать.
— В бирюльки играем, не о том речь ведем, — вскочил Голубев. — Нельзя замазывать ошибки.
— Прошу к трибуне, — предложил флаг-связисту Леденев. Но Голубев отказался.
— У меня несколько слов. Так вот о Грачеве. Не надо, товарищи, жалеть лейтенанта. Жалость унижает любого, в ком есть своя гордость. Грачев в море скис — факт. Именно скис. Нельзя на это смотреть сквозь пальцы. Никак нельзя. Товарищ Серебряков верно сказал — Грачева побило море.
— Точнее — избило, — заметил Леденев.
— Пусть будет так, — запальчиво продолжал Голубев. — Критика в статье не злобная, автор от души хочет помочь лейтенанту скорее исправиться. — Флаг-связист сел.
Грачев подумал: «Ловко повернул!»
В кают-компании зашептались, но, когда встал Серебряков, стало тихо. Командир не сгущал красок, говорил то, что волновало его. Да, суровый и холодный наш Север. Здесь не цветут мимозы и не услышишь трели соловья. Это верно. Верно и то, что Грачев скис в море. Есть ли в его характере зазнайство? Есть, это надо признать…
Петр почувствовал, как кровь хлынула к лицу.
А Серебряков продолжал говорить громко и хлестко. К чему придираться к отдельным фразам в статье? Выступление газеты надо признать правильным и своевременным. Автор очень тонко подметил, чтобы стать настоящим лейтенантом, мало только с шиком носить офицерский мундир. Красоту мундиру придают красивая душа, беззаветная любовь к флоту. Серебряков верит, что Грачеву дорог подвиг отца, дорог ему и флот. Петр добровольно приехал служить на Север. Тут автор грешит против истины. Старается парень. Но ведь не сразу из лейтенантов вырастают адмиралы?..
— У меня вопрос, товарищ, Серебряков, — с места поднялся доктор Коваленко. — С вами кто-нибудь беседовал о Грачеве, прежде чем написать статью?
— Нет.
— И с товарищем Леденевым тоже нет. Вот это и порочно, — заметил Коваленко. — Получается не совсем красиво, кто-то рассказал о лейтенанте, кто-то написал. Кто этот А. Царев — тоже не знаем. Выходит, чтобы сказать человеку правду в глаза, надо скрывать свое имя? Прошу это учесть в ответе на статью.
У вас есть что-нибудь? — спросил Леденев Грачева.
Петр встал, поднял голову.
— Критику признаю. Обещаю… — Голос у него дрогнул, и он сел.
Люди расходились из кают-компании. Грачев сидел не двигаясь. Он не мог бы сейчас ответить на вопрос, что злило его больше всего. Не мог бы ответить и на то, как теперь быть. Пожалуй, больше всех он сердился на флаг-связиста, что-то не высказал Голубев, что-то утаил, чего-то все посмеивался, глядя в его сторону. А тут в пору как раз подошел к нему Голубев. Стараясь быть вежливым, сказал:
— Петя, не расстраивайся. Я малость перехлестнул, но ведь для дела. Ну, мир?
Он протянул руку, но Петр сцепил зубы.
— Вам доставляет удовольствие хихикать надо мной? Я это чувствую и потому не дам вам руку. Не статья меня бесит, а ваше ехидство… Он умолк, потому что в дверях кают-компании появился адмирал Журавлев и поманил его пальцем. Петр подошел, вытянул руки по швам. Журавлев тихо сказал:
— Командир где-то в кубрике. Ко мне его. Срочно.
Серебрякова адмирал встретил с веселой улыбкой. Он поднялся ему навстречу, подал руку.
— Василий Максимович, дело поручается тебе, как самому опытному командиру. Я, разумеется, случай с подводной лодкой в счет не беру.
Серебряков смутился и с нарочитой строгостью ответил:
— И получше есть корабли. Вон сегодня как во флотской газете лейтенанта Грачева расписали…
Адмирал жестом прервал его:
— Об этом потом, а сейчас слушай…
И он сообщил Серебрякову, что на днях испытывается новая торпеда. Все работы будут сосредоточены на «Бодром». Из Москвы приехал конструктор, а завтра прибудут специалисты из штаба флота. Адмирала волнует радиосвязь. Как Грачев?
— Парень очень переживает, уж я-то вижу…
— Переживает? Это хорошо. Так все ясно? Будьте готовы к утру.
Адмирал закурил, потом снова заговорил о конструкторе. Очень талантливый специалист.
— А знаете, кто этот конструктор? Уверен, что и не догадываетесь. Савчук Евгений Антонович. Плавал на подводной лодке минером. У отца Грачева.
Серебряков воскликнул:
— Да ну? Вот обрадуется Петр Грачев. Разрешите ему сообщить?