— Потом о вас речь зашла. Гончар уснул на вахте, а вы мне не доложили?
«Вот подлец, все-таки наврал адмиралу», — подумал о флаг-связисте Грачев и горячо стал уверять командира, что не спал Гончар на вахте, просто Голубев его запугал.
— Я верю матросу, он не соврет.
— А вот мы сейчас проверим, — Серебряков через рассыльного вызвал радиста Гончара и попросил его рассказать все как было. Только честно.
Прав лейтенант, Гончар не спал. Он только слегка наклонил голову, прослушивая эфир. А Голубев сразу же кричать: «Почему спите?» Гончар вскочил, растерялся, но тут же пришел в себя: «Я всегда так сижу!»
«Я все видел! — повысил голос Голубев. — Вы что, хотите, чтобы я лишил вас классности?! Мне это сделать недолго».
— Раз такое дело, я и не стал возражать, — глухо закончил Гончар.
Матрос ушел. Серебряков, нахмурив брови, пальцами пощипывал кончики усов. Неловко как-то получилось. Потом он сел. Грачев был рад, что его доводы подтвердились. Он почему-то верил, что командир сейчас же доложит об этом адмиралу, но после паузы капитан 2 ранга вдруг сказал:
— При случае я все объясню адмиралу.
Грачев так глянул на Серебрякова, что тот спросил:
— Вы недовольны?
— Василий Максимович, по-моему, это надо сделать сейчас, — Петр произнес эти слова и легко вздохнул.
— Да? — капитан 2 ранга нахмурился. — Это — по-вашему. Есть дела поважнее, и рекомендую вам, Грачев, больше думать о них. И еще один совет, — продолжал Серебряков, — у меня есть звание и должность. А вы — Василий Максимович. Мы ведь не в гостях, а на корабле.
Грачев смущенно пожал плечами.
— В каюте у вас был старпом, и я… — начал было Петр, но Серебряков прервал его жестом:
— Все равно. Докладывайте о себе по уставу. Кстати, когда вы ушли, знаете, что сказал Скляров? Он культурно намекнул, что я балую вас. Учтите.
— Есть!..
Полчаса назад Грачев заходил к Серебрякову узнать насчет радиовахт в море. Вошел без стука в его каюту, хотел сказать «товарищ капитан второго ранга», а вырвалось — «Василий Максимович…» Серебряков смолчал, а Скляров, сидевший рядом с командиром, качнул головой, будто хотел сказать: «Как вам не стыдно, лейтенант?»
«Не ершись, Петр, ты виноват…» — сказал себе сейчас Грачев.
У трапа ему встретился замполит. Петр поздоровался. Зашел разговор о Крылове. Леденев только из города. Был на комбинате. Таня Рубцова — ударница. Честный человек. А вот муж ее — пьяница и дебошир. На днях избил ее. Капитан сейнера был у них дома. Кирилл стал жаловаться, что к жене ходит матрос с «Бодрого» и что, мол, поэтому он пьет.
— С Крыловым так: строго предупредите, если хоть еще раз пойдет к ней — оставим без берега, — заключил замполит.
— Он любит ее, — возразил Грачев. — Разве любить запретишь?
Замполит пожал плечами:
— Вы же сами уверяли, что это — неправда, что Крылов обманывает всех. Да и Таня просила оградить ее от матроса, сами ведь ходили к ней?
— Ошибался, — признался Петр. — И Таня поняла, что дорог ей Игорь.
Леденев посмотрел на Грачева так, будто видел его впервые.
— Пока в город его не увольнять. Ясно?..
Петр устало присел за стол. В каюте было тепло. Снял китель. Наконец-то он добрался до письма. Лена писала без намеков, откровенно.
«Грачев, твое письмо вызвало у меня улыбку. Мне уже все равно, как ты относишься ко мне. Я ушла от тебя. Совсем. Твои фотографии отослала матери, а те, где мы вместе, сожгла.
Ты пишешь, что все мне простишь, зовешь к себе. Чудак! Андрей любит меня, ценит. Я многим ему обязана. А с тобой я только мучилась… Жду развод. И не вздумай нервы мне мотать, иначе напишу жалобу в политотдел…»
Петр скомкал листки.
Корабль шел вдоль ломаного берега. Ветер стих. Потеплело. Мыс Кувеньга остался по левому борту. У маленького острова, что возвышался над водой, эсминец застопорил ход. Шлюпка отошла от борта. И вот уже корпост во главе с лейтенантом-артиллеристом высадился на берег. По узкой тропе моряки поднялись на сопку. Им предстояло пройти по таким же горбам километров пять, не меньше, чтобы добраться в заданный квадрат. Крылов оглянулся. На мачте корабля трепетали разноцветные флаги: «Счастливого пути! Держите отличную связь!»
— Русяева забота, — кивнул Крылов. — Умеет он души согревать. Жаль, в запас скоро уйдет…
Влезли на сопку. Внизу, когда выглядывало солнце, в пряже лучей поблескивало озеро. Осмотревшись, лейтенант решил идти напрямик, через валуны — так короче. Первым пойдет Крылов, за ним сигнальщик, потом комендоры, а предпоследним Гончар.
Не прошло и пяти минут, как Крылов крикнул снизу, что все в порядке. Гончар с опаской ступил на острые камни, посмотрел вниз, вздрогнул. Лейтенант приободрил его:
— Смелее! Вы же моряк!
Гончар осторожно пополз вниз. Обрыв был крутым. Лейтенант, спускаясь за ним, все басил: крепче прижиматься к скале, не смотреть вниз! Ощутив, наконец, под ногами твердую почву, Гончар перевел дыхание: «Ну и сопочка, черт бы ее побрал!»
Выбрались на другую сопку. Вот и район корректировочного поста. Крылов, разворачивая радиостанцию, думал, успеет ли вернуться к вечеру на корабль. Ему не терпелось увидеть Таню.
Крылов поправил наушники, прислушался. Эфир молчал, видимо, корабль еще не пришел в заданную точку и Симаков не открыл вахту. Неподалеку в окопе разместились комендоры. Лейтенант о чем-то беседовал с ними. До Крылова долетали обрывки фраз, но он не вдумывался в их смысл. Он думал о Тане. Где она и что сейчас делает? Крылов так замечтался, что не сразу услышал в эфире голос Симакова. Он повернул ручку настройки шкалы, отрегулировал громкость. Сильные помехи заглушали все звуки. А тут вдобавок на волне одновременно работало несколько радиостанций. Писк, треск, визг — ничего не разобрать. Крылов изменил настройку. Простуженный голос пел: «Темная ночь, ты, любимая, знаю, не спишь…»
— Фу ты, черт! — выругался Крылов. — Темная ночь, темная ночь. Уже давно день!
Он молча глядел на освещенную миниатюрной лампочкой шкалу, прислушивался к неугомонному эфирному базару. «Ну, Симаков, подай голос! Сам понимаешь — скоро стрельбы».
Далекий симаковский голос ответил:
— «Дунай», я — «Ольха», принимайте.
Первый залп с эсминца — и взрывы подняли в воздух груды камней. Лейтенант определил поправку: «Юг — двести, восток — шестьсот!» Крылов быстро передал ее. Грянул второй залп. Снаряды легли почти на том же месте. Недолет.
— Мазилы наши комендоры! — рассердился Крылов.
— Им бы косаток глушить! — добавил сигнальщик Клочко.
Белобрысый комендор недоуменно глянул на лейтенанта: почему недолет, ведь уже дали поправку? Тот пожал плечами: мол, и сам не понимает. Но Крылов уже слушал тревожный голос Феди Симакова:
— «Дунай», я — «Ольха». Вас слышу плохо, ничего не разобрал. Повторите радио. Прием!
Вдруг рация совсем умолкла. Выходит, корабль поправку не принял. Что все-таки полетело? Сгорел предохранитель? Игорь заменил его. Стрелка прибора качнулась, потянулась к красной черте и, будто потеряв силы, снова упала на свое место. Опять сгорел предохранитель. Игорь поставил еще один — и тот сгорел. Значит, зацепка в передатчике. Он отвинтил болты, вытащил блок. Нет, не здесь. Открыл ящик, где помещалось питание рации. На клеммной колодке блестели капли щелочи. Пробка открылась и — короткое замыкание.
Крылов изолировал контакты, протер колодку. Предохранителя больше нет. Хотя бы кусочек провода! Игорь осмотрелся. Кругом — снег и камни. На корабле ждут корректуру. Ждут и не стреляют.
— Нашел! — отозвался Крылов. Он лихорадочно думал: рискнуть или нет. Но другого выхода не было. Он пальцами сжал оголенный провод. Показалось, что в ладони впилась большая острая игла…
— «Ольха», я — «Дунай», даю поправку: юг — сто, восток — пятьсот.
Минута или десять прошло? И вот в скалах выросло густое облако огня и дыма. «Федька! Друг! — кричал Крылов. — Ура!»