— Новелла «Мое море». Автор — капитан второго ранга Серебряков. Читает лейтенант Грачев!
Свет в зале погас, горел лишь прожектор, освещая суровое лицо лейтенанта. Голос Петра зазвучал, как туго натянутая струна:
— Море…
Голубые широты на карте. Буйные и колючие ветры, зеленые глубины и белая кипень прибоя, хоженые и нехоженые штормовые дороги.
Море.
Безымянные могилы и погибшие корабли. Легенды о тех, кто в годы войны храбро сражался с врагом за Родину, кто пал в бою, оставив в наследство нам любовь к жизни.
Параллели мужества и бессмертия…
Адмирал наклонился к уху Серебрякова:
— Не знал, что у тебя талант писателя.
Серебряков только покрутил усы. А голос Грачева то лился спокойно, то вдруг гремел так, словно само море ворвалось в зал и забурлило. Он рассказывал о подводной лодке. Сизо-молочная мгла скрывала все окрест. Люди до боли в глазах всматривались в настороженную темноту — враг был совсем рядом. Вахту в первом отсеке нес торпедист старший матрос Михаил Баев. В своем рапорте на имя командира он писал: «Отец дал мне храбрость и мужество. Мать дала мне хладнокровие и выносливость. Презрение к смерти я выработал в себе сам. Я ненавижу фашистов. Если судьба приведет встретиться с ними, рука моя не дрогнет. Я буду уничтожать их беспощадно». Теперь Баев, затаив дыхание, ждал команды произвести торпедный залп. Лодка уже всплыла под перископ. И вдруг где-то за бортом раздался взрыв. И в ту же секунду в отсек хлынула вода. Баев мигом задраил себя в отсеке. По колено в воде, кувалдой и клином Баев забивал отверстие в крышках торпедных аппаратов. Моряк выстоял. Отсек осушили, и лодка всплыла. Командир на виду у всех трижды расцеловал Баева. «Спасибо, матрос! От имени Родины благодарю!».
Место, где совершил подвиг Михаил Баев, не помечено в синих квадратах моря. Не помечены и многие другие места подвигов. Но мы помним о них. Помним потому, что это была жизнь наших отцов, полная риска и благородства. Они любили наше море, умели беречь его. Оно было для них суровой школой, где ковали они свой характер.
— Море — университет мужества и доблести, — торжественно звучал голос Грачева.
В антракте Петра подозвал к себе адмирал Журавлев и, пожимая руку, сказал:
— Душу мне растревожил, а? Верю, любишь море. Не зря за тебя Савчук горой стоял. Приглашаю к себе на чай, будет и Евгений Антонович.
Грачев смутился:
— Спасибо, товарищ адмирал…
Петр не сказал адмиралу о том, что, читая новеллу, он словно наяву видел своего отца. На мостике. Он стоял в реглане, с биноклем в руках и пристально всматривался в настороженную тишину рассвета. Умолчал Петр и о том, что Савчук принес ему редкую фотографию, на которой заснят отец у перископа. «Петя, это самое дорогое, что осталось у меня в память о последнем походе».
У выхода Грачева кто-то окликнул. Он обернулся. Ему улыбалась Таня. Она стояла с Игорем Крыловым под руку.
— Добрый вечер! — Петр тоже улыбнулся. — Опоздали на концерт?
— Нет, я слушала вас… — И тихо добавила: — Мой отец тоже на глубине…
Петр, грустный, вернулся на корабль.
— Закури, и печали как не бывало. — Доктор Коваленко достал портсигар. — Мои ждут тебя в гости, слышь? Вареники с творогом, твое любимое блюдо.
— К Журавлевым иду. Савчук уезжает, надо проводить.
Петр едва успел переодеться, как в каюту вошел замполит Леденев. В мокрой от дождя шинели, видно, только-только с берега.
— Вас ждут на КПП, — сказал он.
— Кто?
— Дама… — Леденев секунду помолчал. — Петя, — добавил он глухо, — слезы часто обманчивы, понял? Ну, иди, иди…
У причала стояла Лена. Белый пуховый платок, тот самый, что подарил ей в день свадьбы, бежевые сапоги на каблучках-гвоздиках.
— Петенька, это я… — голос у Лены сорвался, она прикрыла лицо ладонями.
— Не плачь, не надо… — он достал платок.
— Петя, я сама во всем виновата, — шептала она, думая: «Он все еще любит меня! Любит!»
Петру было и радостно оттого, что она приехала, и горько от мысли, что так глупо сложилась у них жизнь. А Лена уже горячо убеждала его, что теперь останется с ним навсегда. Глупая она, бестолковая. Не разглядела раньше Андрея. Обманул он ее. У него есть дочь. Лена узнала об этом совсем недавно и в тот же день потребовала объяснений. Она ушла к матери и вот… теперь здесь.
Она говорила то громко, то шепотом, словно боялась, что их кто-нибудь подслушает.