«Вот выйдет замуж, и будешь, Василий Максимович, переживать за нее», — подумал Петр, а вслух сказал:
— Жениха себе найдет, и увезет он вашу Иру далеко-далеко.
— Был бы человеком жених, так и горевать нечего, — Серебряков покрутил усы.
На другой день он пригласил Грачева к себе домой.
— Пойдем, погостишь! Надо же сына волны представить семье!
— Неудобно как-то, — робко возразил Петр. — В чужой дом…
— В свой. Ну-ка, одевайся. Ведь ты должен знать, как командир твой живет.
— Знакомься, Надюша, — еще с порога произнес он. — Это и есть Петр Грачев, тот самый…
— Проходите, проходите, Петя, — улыбнулась хозяйка.
Грачев вдруг почувствовал, что в этом доме он никогда не будет чужим. В больших темных глазах Надежды Федотовны светились добродушие и ласка. Открытое светло-розовое лицо без единой морщинки делало ее гораздо моложе своих лет. Говорит она ласково, чуточку с грустью, как ехала в Заполярье, как жила в землянке, но никогда не отчаивалась. Больше старалась для мужа — все в морях бывал, приходил ненадолго, а тут Ирина подрастала.
— А вы женаты, Петя? — поинтересовалась хозяйка.
— Постарался…
— И детишки есть?
— С детьми успеется, — покраснел Петр.
Надежда Федотовна, поправив упавшие на лоб волосы, стала рассказывать о соседке. На одной площадке с ними живет. Молодая была — детей не хотела, мол, тяжело с ними. Так и порхала. А потом заболела. Теперь рада бы нянчить сына или дочурку, да нет их. Злая, с мужем грызется. А Серебряковой завидует. Правда, не знает она, как досталась Надежде Федотовне Ирка. Родила ее в убежище, когда рядом рвались бомбы. Просто страшно вспоминать.
«И моей маме со мной было нелегко на море», — подумал Петр.
— Одного не пойму, — продолжала Надежда Федотовна, — как это жена не с вами. Я бы ни за что не осталась одна. Я бы туда, куда муж.
Скрипнула дверь — Серебряков вернулся из магазина.
— Принес сахарок. Надюша, согрей нам чайку!
Когда уселись за стол, в комнату вошла Ира. Тряхнула копной светлых волос, зябко поежилась.
— Гости, честное слово, гости! — и остановила свой взгляд на Грачеве. — А это, конечно, он? Ну, здравствуйте, Петя! Кажется, так вас зовут?
Петр смутился, невнятно пробурчал «добрый вечер», и потупил глаза. Ира присела к столу.
— Папа, а я уже знакома с ним, — она глянула на Грачева. — Помните, у автобусной остановки? Вы назвали меня морячкой.
— Было такое, — Петр чувствовал себя уже веселее. — Я считаю, что в морском городе все моряки и морячки. А вы возражаете?
— Допустим!
— Тогда к морю вы равнодушны. А море, оно всегда бередит душу.
Серебряков покачал головой: «Моими словами чешет».
Ира стрельнула в Петра глазами:
— Вы ошиблись, я просто боюсь его. Оно злое…
— А я в море душу отогреваю, — вмешался Серебряков.
Ира всплеснула руками:
— Папочка, не перебивай, все знают, что ты старый краб… Так вот, Петя, не каждый может с морем жить, как со своим старым другом. Правда?
— Сам еще не знаю, — Петр маленькими глотками отвивал из чашки чай. — Море — это целая жизнь. Смотрите, Ира, цветы, и те растут на зеленой глубине. Правда, цветы эти своеобразные, букет их дороже всего. Морские цветы со дна достать сможет не каждый, а те же, скажем, тюльпаны, сорвет даже малыш.
— Ну и философы, — засмеялся Серебряков. — Кстати, Ира, когда вы с девушками собираетесь к нам на корабль?
— Уже не придем, — махнула дочь рукой.
— Почему? Я посоветовал своим комсомольцам встретить делегацию как следует.
— Голубев всему виновник. — Ира улыбнулась, блеснув белыми, как морская пена, зубами. — Он сказал мне: «Женщина на корабле — это к несчастью!»
— Он пошутил, — заметил Серебряков.
— Ах, пошутил, тогда беру свое обвинение обратно.
Ира встала, начала убирать со стола посуду. Из-под густых черных бровей блестели глаза. Она спросила Грачева, почему он не приходил к ним раньше, и, услышав в ответ: «Служба», погрозила пальцем, мол, хватит оправдываться.