— А Игорь ваш с характером, — добавил он. Но Степан Ильич, понял это совсем не так.
— Он весь в меня! — оживился Степан Ильич, гася в пепельнице цигарку. — Ксюша, мать Игоря, померла, — глухо продолжал он, — а его, мальца, оставила… Жизня нелегко далась ему, а я, дурень, сразу после войны домой не вернулся. Горькая мне судьба выпала, чуть не погнула совсем. — Он пристально глянул в лицо Грачеву. — Не станешь посмехаться?
— Я? Никак нет. Вы, Степан Ильич, со мной напрямоту, — успокоил его Петр.
— Тогда послушай, как я сына чуть не потерял. Может, и тебе на пользу пойдет…
Пётр облокотился на валик дивана и внимательно его слушал.
…В районный центр Степан приехал утром. Машина остановилась на развилке дороги. Шофер — лобастый мужик с косым шрамом на смуглом лице — вылез из кабины.
— Тут, браток, рядом, — сказал он.. — Вишь, вон чернеет старый дуб? К нему и поспешай. Там и есть Зеленый Дол. От речки в сторону на версту. Быстринка-то глубокая, родники враз тело остудят, ты уж через мостик.
Ну, а что до горя твоего, поверь, вот тут, на сердце легло. Да, война… — он взялся за козырек своей промасленной кепки, вздохнул. — Жизня, она, что волосок: раз — и порвалась. У меня вот щеку вспороло… В пехоте был… Приехал домой — и мать родная не узнала. Загубили, говорит, Вася, твою красоту.
„Не беда, лишь бы счастье в жизни было“, — подумал Степан.
— А мне красота зачем? — продолжал шофер, словно угадав его мысли. — Женился. Семья добрая у меня, а большей радости и не желаю. Дочка на третьем курсе института. Ученая будет. А ты, браток, семейный?
— Семейный, — нехотя ответил Степан.
— Рейс у меня строгий, а то бы отвез в хутор, — влезая в кабину, сказал шофер.
Солнце всходило где-то у лесопосадки. Его лучи золотили пшеничное поле. Пели жаворонки. Степь была напоена утренней росой, но Степан знал — еще час-другой, и солнце будет палить нещадно. Тогда степь покажется вымершей.
„Семья добрая у меня, а большей радости и не желаю“, — звенело в ушах.
Степану стало грустно, и с новой силой вспыхнула в нем надежда. Может, найдет он свою Ксюшу? „Без тебя, Степан, и жизнь не мила. Буду ждать“, — сказала она на прощанье. С тех пор минуло много лет. Уже окопы заросли, и раны у людей зарубцевались…
Хутор раскинулся в низине. Беленькие домики утопали в садах и виноградниках. А тогда, в сорок третьем, здесь горела земля. До боли Степану все тут знакомо и в то же время ново. Вот старый дуб, что стоит у моста через реку. Он почти не изменился, разве что затянуло корой следы от осколков на его стволе да ветви молодые появились. Водокачка та самая…
„Вытащили меня хлопцы раненого, а то бы на этом дне речном…“
У водокачки он остановился. У труб, по колено в воде, возился парень. Степан присел на бугорок, закурил, поглядел на парня. Года двадцать три ему. He то, чтобы красивый, но видный. Смолистый чуб колечками, спадающий на лоб, смуглое от загара лицо.
— Кузьма Егорыч, теперь пошла? — крикнул парень деду, стоящему у мотора.
„Насос не берет воду“, — подумал Степан.
— Хрен она пойдет, — отозвался дед, подходя к парню. Он тоже был в сапогах, в кепке. — Совсем я замучился. Никудышный мотор. Доколе так будет, агроном?
— Скоро получим новый, — сказал парень.
Дед ухмыльнулся:
— Брешешь! Вот ты скажи, Игорь, почему моя Зойка сразу двоих телят принесла? Ну, скажи? По-научному поясни.
У ног парня забулькала вода. Мотор запыхтел и тут же стих.
— Не берет, Кузьма Егорыч. Жди, я пришлю Гришку Сердюка.
Дед махнул рукой.
— Механик твой здесь опять чарку тянет. Тунеядец он, твой механик, — дед задрал голову и увидел Степана. — Игорь, гляди, видать, к тебе гость!
Парень вылез на сушу, вытер о траву грязные сапоги.
— Доброе утро. Вы ко мне?
Степан улыбнулся:
— Речкой любуюсь… Так что ж, агроном, мотор не тянет, а механик прохлаждается?
Игорь вздохнул:
— Гнать его надо из колхоза, да жаль. Отец в бою погиб, до войны тут водокачкой заведовал. Мать давно умерла. Женили его, а он все равно пьет. Как вот с таким ладить?
Степан усмехнулся:
— Жалеешь? Одного уважил, а сотни страдают? Память о погибших — это по-нашему, по-сердечному, а только, будь жив его отец, наверное, не простил бы он сынку такого срама. — Степан встал: — Ну-ка, пойдем к мотору, я ведь тоже механик.
Вскоре мотор запыхтел, выбрасывая клубы дыма. Дед заулыбался, поглаживая седую бороду: