— Тебе разве неохота в тепло?
— Охота, это правда, — отозвался Петр.
— …Но вахта — не у тещи на блинах сидеть, — продолжал боцман. — Я крепился, а потом укрылся за прожектором, туда ветер не попадал. Но мичман тут как тут: «Ты что, Коржов, отдыхать на вахту пришел?» Тела не чувствовал, а руки словно пришили мне. И снова представился теплый кубрик, койка, моя койка третья справа.
— Видишь там, на грот-мачте фалы? — сказал мичман. — Ну-ка, распутай!
Коржов скатился по трапу вниз, ничего не видя, ничего не чувствуя. Только на губах солоноватый привкус. Кое-как распутал фалы. У мыса, наконец, обнаружили перископ. Подводная лодка уходила на глубину. За кормой глухо ухнули глубинные бомбы… Потом «противник» навязал «бой». Сбоку от Захара разорвалась шашка. Дым ел глаза, а он окоченевшими пальцами судорожно расстегивал сумку противогаза.
— Ну, думаю, спишусь на берег. Подальше от этого моря. Пошло оно к черту. Видать, такая у меня натура, что кишки от воды ворочает. Замешкался и принял семафор с флагмана с ошибками, но мичман не стал корить. А может, не успел что-либо сказать, потому что послышался тревожный голос вахтенного сигнальщика: фал перетерся, ветер вот-вот сорвет Военно-морской флаг. Пока я соображал, что и как, мичман полез на грот-мачту. У меня аж мороз по спине пробежал: промашка какая — и он разобьется. Но мичман кошкой прижался к обледенелой мачте, рукой к флагу тянется. Корабль резко накренился, и флаг сбросило в море. Я не помню, как очутился на шкафуте, на ходу снял шинель и прыгнул за флагом. Ледяная вода стальными когтями сжала тело. Ну, думаю, каюк тебе, Захар Коржов, поминай как звали. Знаешь, лейтенант, схватил я полотнище… М-да! Проснулся утром и не верится, что живой остался. Смотрю в белый подволок лазарета, тени от электрической лампочки скользят по лицу, а мне кажется, что это волны накатываются на глаза. Вот оно море какое, побьет, если голову ему подставишь.
— Ну, а командир что? — не терпелось знать Грачеву.
— Пришел в лазарет. Был он такой же, как и наш Серебряков — высокий, чуть сутулый, в кожаном реглане. Хмурый, как тот сыч. Ты, говорит, зачем сиганул за борт, кто велел? Это же грубейшее нарушение корабельного устава. Придется за лихачество наказать… Шумит, а в усах вижу улыбку. Отвечаю ему, так ведь за флагом я. Святыня… Так вот бывает. Море, оно что дитя, лаской бери его, лаской…
Ни о чем больше не спрашивал Петр боцмана.
Прилег на койку, и разом забылся шторм, и не стало под ногами зыбкой палубы. Только в ушах назойливо звенел голос Серебрякова: «Побило вас море, лейтенант!» Петр ладонью потер висок, и будто легче стало. Лежал он долго, потому что его мутило. Приподнялся на локтях и только сейчас заметил, что иллюминатор был слабо задраен и в каюту набежала вода. Целая лужа у комингса. А что это плавает в ней? Фотокарточка Лены. Вот, вот… Петр ясно помнит другой день. Лена играла на пианино что-то очень нежное. Когда музыка утихла, он обнял жену и стал говорить, что сейчас она так красива. Надо сделать фото. Лена покорно и благодарно повернулась к нему, а Петр, схватив старенький «ФЭД», снимал и снимал. Вот, вот. Встать бы и поднять фотокарточку, а сил нет…
«Раскис?» — почудился ему голос Лены, словно она сидела рядом.
Петр чуть не вслух ответил ей:
«Нет, я не раскис. Ведь и ты не сразу сыграла полонез Шопена?»
«Музыка — это. жизнь. А море — оно старит. Ты не привыкнешь к нему. Уходи на берег. Ты любишь меня. Только меня».
«Перестань, Ленка!»
«Ты уехал на Север только потому, что выполняешь завещание отца. Но он-то был сильным моряком, а ты?»
«Ленка, отца не тронь. Он на глубине…»
«Ты — слабый, тебя бьет море. Вот лежишь, желтый и вялый, как выжатый лимон. У меня даже слезы. Уходи на берег, Петя. Прошу!»
Мысли вертятся, и кажется, нет им конца. Палуба, мостик, надстройка — все слилось в его глазах в сплошную темноту, и ничего не видно вокруг. Как в полярную ночь. Только лунная дорожка стелется по воде, серебрясь рыбьей чешуей. Почему так бывает? Мечтаешь о чем-то большом и самом дорогом, а потом вдруг все рушится, как домик на песке. Если бы знал Петр…
Он спрыгнул с койки и поднял с палубы фотокарточку жены. Подержал ее, потом положил на стол. Выглянул в дверь. У трапа с боцманом о чем-то разговаривал Зубравин. Петр подозвал мичмана.