— Отныне я ваш командир. Нам с вами океану в глаза смотреть да вот эти скалы сокрушать, — он кивнул в сторону сопок.
Петр говорил и волновался. В его голосе чувствовались повелительность и строгость. Лицо его словно стало светлее, когда он напомнил морякам о подвигах их отцов, призвав дорожить их честью и боевой славой.
— Тут кое-кто интересовался, надолго ли я пришел на корабль, — продолжал Грачев. — Надолго, пока борода не вырастет, — он улыбнулся уголками губ, покосился на матроса Крылова. — Наша служба, товарищи, измеряется не только годами, но и морскими дорогами. У меня эта дорога пока очень короткая — от училища и до корабля. Вот так. Есть ко мне вопросы? Нет? Разойдись!..
Петр знакомился с кораблем. Он внимательно осматривал палубу, надстройки, кубрики. А вот и лазарет. Койки заправлены белоснежными простынями, на столе поблескивали шприцы, ножницы. Рыжебровый матрос с тонкими как шнурок усиками заулыбался.
— Садитесь, товарищ лейтенант.
Матрос подвинул кресло, но Грачев молча смотрел поверх его головы, где на переборке висел портрет в коричневой дубовой рамке. С него глядело веселое лицо краснофлотца в бескозырке, лихо сдвинутой на висок.
„Вот ты какой, Вася, — мысленно прошептал Петр. — Мама о тебе многое рассказывала“.
— Это санитар Новиков, — тихо пояснил рыжебровый. — Погиб в сорок первом.
— Я знаю, — так же тихо отозвался Петр.
Грачев вошел в кают-компанию. За столом, подвернув скатерть, сидел Серебряков и что-то писал в журнале. Чуть дальше, за маленьким столиком Голубев с кем-то играл в шахматы. (Зубравин уже сказал Грачеву, что Голубев и есть его начальство — флагманский связист.) Серебряков поднял голову:
— Ко мне? Присаживайтесь. Ознакомились с кораблем? Ну и как „Бодрый“?
— По душе… В лазарете там Новиков… Жаль парня, — тихо сказал Петр.
Серебряков отложил в сторону журнал и ручку.
— На моих руках он…
…Был тогда сорок первый. Утром вернулись из ночного дозора, а тут приказ — забрать семьи офицеров и в Архангельск. Женщин, детей полным-полно, еле по кубрикам разместили. В море дважды налетали „юнкерсы“. Вдруг командиру доложили, что в кубрике женщина рожает. Прибежал корабельный доктор. Видит, лежит она на рундуке, глухо стонет. Мигом перенесли в лазарет. Кругом война, смерть вовсю разгулялась, а тут человек родился, наш человек! Подошли к порту. Неожиданно у роженицы начался приступ: побелела вся, глаза мутные-мутные. И как на грех, к пирсу подойти не удалось — отлив начался. Спустили шлюпку, женщину — в нее. Серебряков был за старшего, а Новиков сидел с малышом на корме. Только подошли к берегу, опять самолеты. Взрывом бомбы шлюпку перевернуло. Новиков с ребенком поплыл к берегу, а Серебряков с двумя моряками подхватил женщину — ее ранило в руку. Кровь так и хлещет. Выбрались на отмель. Сорвал с бескозырки ленточку и перехватил руку женщины повыше локтя. Когда самолеты скрылись за сопками, все услышали детский плач. Новиков лежит лицом вниз, а рядом малыш барахтается.
— Васю осколком в голову… — Серебряков сделал паузу, добавил: — Знал бы парнишка тот, кому жизнью обязан.
Грачев молчал. А капитан 2 ранга уже говорил о том, что мать потом ему писала, фамилию ее запамятовал… Сынишка подрастал. Все мужа она ждала — в Полярном на лодке плавал. Потом, после войны как-то еще от нее письмо получили на корабле, но Серебряков в то время уехал на курсы. Так потерял связь.
— А у Васи Новикова есть кто? — спросил Грачев.
Серебряков задумчиво потер рукой подбородок, припоминая семью моряка. Она жила на Украине. Бомба угодила в убежище, и все погибли. Когда на корабль пришло известие, Новикова уже в живых не было.
Капитан 2 ранга пощипал пальцами усы:
— Вот так. Была и у Васи Новикова своя амбразура. У каждого из нас встречается в жизни амбразура, которую надо грудью закрыть. И никак иначе.
Серебряков умолк. Грачев сидел, боясь шелохнуться. Крепко сжал губы. Потом встал:
— Разрешите на минуту сбегать в каюту?
Вскоре Петр вернулся, положил перед Серебряковым небольшой альбом в зеленом замшевом переплете.
— Тут кое-что есть…
Вот на фотографии тихая деревушка, вишни белые, весенние, перегнулись через плетень. Рядом с ним — женщина с застывшим, как это бывает только на снимках, лицом, и паренек — босой, загорелый, в матроске. Женщина Серебрякову показалась знакомой, где-то он видел ее.
— Мама и я, — пояснил Грачев.
А вот большая фотография, семейная. Серебряков, не торопясь, листал новенький, видно недавно купленный, альбом, спрашивал и слушал коротенькие истории из жизни лейтенанта.