«И я отца не видел», — вздохнул Петр.
Все ушли куда-то на соседний корабль, где размещался штаб, а он остался на палубе.
На другом конце бухты вспыхнул белый огонек и сразу погас.
«Он мечтал стать лейтенантом…»
Чьи-то шаги сзади. Это доктор Коваленко.
— Ты чего тут замечтался?
— Совета прошу у моря, как жить дальше, — отшутился Петр.
— Спроси у моря, почему оно терпит тебя, промокашку. Слышал, как ты у адмирала пыжился — берег так берег… Подумаешь, герой нашего времени! Печорин! Подайте ему на блюдечке корабли, штормы. Чудно! Не в моих правах, а то бы я прописал тебе рецептик.
Петр стал горячо возражать: разве он виноват, что его хотят убрать с корабля? Чего же ждать, когда тебе дадут в руки чемодан и скажут — проваливай? Ты — балласт на борту. Ты — хлюпик. Ты…
— Стоп, — поднял руку доктор. — Нервы у тебя шалят. Зайди в лазарет, я дам таблеток.
— Голубев все подстроил…
— Опять за свое! — развел руками Коваленко. — И что тебе дался этот Голубев? Он живет, как слизняк в ракушке… Я ему вчера так и сказал. Не веришь? Еще адмиралу пожалуется. Да ну его к лешему. Не боюсь угроз. У меня уже есть выслуга. За тебя боюсь. Никак не разумею, что ты за птица. То крылья вовсю разворачиваешь, то опускаешь их, как мокрая курица. Где же воля, характер?
— Потерял, — приглушенно ответил Грачев.
— Не будь мальчишкой, я с тобой серьезно.
Петр молчал, хотя ему хотелось во весь голос возразить доктору: «Чего ты лезешь со своей моралью? Ты — тихоня, а я — нет. На тебя цикнут, и ты, как сурок, залезешь в нору. А я нет. Тихих бьют, Миша. Я не хочу быть тихоней…»
Коваленко все это время наблюдал за ним, он видел, что в душе Грачева идет борьба, что за эти дни он как-то помрачнел, осунулся, казалось, его ничто не интересовало — ни море, ни корабль, ни сам Серебряков. Доктор вновь заговорил:
— С Леной так и не решил, а ведь она все-таки твоя законная жена, — начал было доктор, но, увидев, как заострилось лицо Грачева, умолк.
— Ее не тронь, понял? — сердито сказал Петр.
Над заливом метался леденящий ветер. Было сыро и зябко. Петр прикрыл броняшку иллюминатора, задернул темно-коричневую шторку и сел за стол. Не по себе было от разговора с адмиралом. Адмирал не кричал, не возмущался, как это нередко делает флаг-связист, и все же на душе остался неприятный осадок. «Кажется, он решил, что я хлюпик…» В соседней каюте, где жил начальник РТС, кто-то задушевно играл на гитаре. Потом все стихло. Петр услышал за переборкой голос:
— Жаль Грачева, парень-то он смышленый. Прямой.
— Куда ему тягаться с Голубевым, тот скользкий, как медуза, — отозвался другой голос.
— Серебряков мог бы отстоять Грачева, но он не осмелится возразить адмиралу.
Тишина. Потом тот же голос добавил:
— Серебряков не смолчит. Неужели адмирал станет рубить с плеча?
Петр так и не узнал, чей это голос с хрипотцой. Было похоже, что Кесарева, а может, и начальника РТС.
Корабль покачивался у причала. Все сильнее завывал на палубе ветер, все громче били о борта волны. Грачев, заламывая пальцы, гадал, чем все кончится. Любое наказание, только бы не списали с корабля… Когда Петру было тяжело, он доставал письма отца. Вот и сейчас открыл стол, извлек из ящика пожелтевшие листки. Первое попавшееся письмо. «Любаша, говорят, что тот, кто отдал свою жизнь морю, больше никого не может так сильно полюбить. А я вот делю любовь между тобой и морем. И сейчас, когда у нас будет ребенок, ты стала еще дороже, и как обидно, что нет тебя рядом. Война разлучила нас.
Береги себя, Любаша. Сын у нас будет, я верю…»
В коридоре послышались шаги. Петр сложил листки. В каюту вошел Леденев.
Вы, кажется, собирались на концерт?
Петр сослался на занятость, дав понять, что концерт его вовсе не интересует. Он уже знал о том, что полчаса назад Леденев ходил на соседний корабль к адмиралу Журавлеву. О чем они там говорили? Ясно, о нем. Но что? Петру было непонятно, почему это Леденев стремился играть на пианино в те минуты, когда он находился в кают-компании. Музыка всякий раз напоминала ему жену, и Петр вновь все переживал. Так было до тех пор, пока однажды в каюту не зашел Серебряков. Он спросил, как дела и почему в кают-компании он, Грачев, был такой хмурый. Может, обидел Кесарев, когда заспорил об Ушакове? «Нет, я люблю Ушакова, люблю его пауку побеждать! — спокойно ответил Петр. И уже тише добавил: — Замполит на пианино играл, ну а я о Лене…»
Серебряков похлопал его по плечу. «Понял, Петя, все понял…» С тех пор Леденев не играл при Грачеве.
— Говорил о вас с адмиралом, — нарушил молчание замполит. — Он спрашивал, есть ли у Грачева силы победить море. Понимаете? Я защищал вас…