У Грачева сорвалось с губ:
— Зачастили… — И, улыбнувшись, добавил: — Я уже полюбил корабль. И воды не боюсь.
«Полюбил корабль». Серебряков почувствовал, как защемило сердце.
Корабль. Палуба. Трапы. Мостик. Маленькие каюты и кубрики. Походы. Штормы.
Корабль. Это частица Родины. Дом моряка. Нет, не мог Серебряков равнодушно произносить это святое для него слово. Помнит он, как безусым юношей ступил на палубу эсминца. Кубрик показался ему тесным и неуютным. Но прошли года, и все мальчишеское выветрилось. В скольких походах он участвовал? Не сосчитать. По сигналу боевой тревоги мигом вскакивал с койки и — к орудию. За бортом ухали вражеские бомбы, кипела вода. Падали раненые и убитые. Палуба была скользкой от крови. Потом — победа. Многие моряки уезжали по домам, брали в руки мастерок и лопату и снова возводили то, что разрушил враг. А Серебряков остался на корабле. Годы, годы… Седина на висках, словно осела на них морская соль. Море вошло в его жизнь самым главным. Здесь, на корабле, Серебряков чувствовал себя по-настоящему счастливым.
— Эх, Петя, не так просто полюбить корабль, — сказал Серебряков.
Петру стало грустно.
— Вы меня за салажонка считаете…
— А ты докажи, что нет. Все Голубев да Голубев. За себя учись отвечать.
— Не отрицаю. Но флаг-связиста я давно понял… — задумчиво сказал Грачев.
— Не ершись.
— Да я так…
А в душе Петр подумал: «Черт с ним, с Голубевым. Он уедет на учебу, а вот я…»
Серебряков ушел к себе. Петр собрался на мостик, но тут к нему подбежал рассыльный Савельев:
— Вам звонят из Ленинграда.
Грачев взял трубку и сразу услышал голос жены:
— Петя, здравствуй. Я так рада, что дозвонилась. Ты слышишь?
Гулко забилось сердце. Петр никак не мог сообразить, что отвечать. А трубка спрашивала: почему он молчит, разве не узнал Лену? Ей надо серьезно поговорить с ним. Она много перестрадала. Ей плохо, очень плохо, и он должен помочь…
Петр бросил трубку на рычажок. С минуту он стоял в каком-то оцепенении, потом у трапа прислонился горячей щекой к холодному телу орудия. Густое облако накрыло луну, и море сразу почернело. Около рубки дежурного вспыхнула спичка, выхватившая из темноты скуластое лицо старпома Склярова. Он прикурил, что-то сказал рассыльному. Петр только услышал свое имя.
— Вас опять к телефону, — сообщил ему матрос.
Петр не спеша пошел в рубку.
— Кто это? Ах, снова ты…
— Петя, нас кто-то разъединил. Я умоляю, выслушай меня… — голос ее куда-то пропал, а когда появился снова, наткнулся на голос дежурного: «Нет Грачева, ушел».
Петр лежал на койке и неотступно думал о Лене. Что с ней? Неужели тут какое-то недоразумение? Раньше Петру казалось, что именно так. Но после того памятного разговора с тещей все стало ясно. В нем с новой силой вспыхнула обида, и он уже раскаивался, что подходил к телефону. Не нужна она ему, Ленка. У нее теперь другой.
Послышались чьи-то шаги. Петр встал. Это — мичман Зубравин.
— Товарищ лейтенант, выход переносится.
«Ах, черт, поздно все же ехать в город», — огорчился Грачев. Он спросил, нет ли замечаний по радиовахте, и когда услышал, что Крылов подменялся, чтобы отправить отцу телеграмму (Степану Ильичу исполнилось шестьдесят лет), к удивлению мичмана, пожал плечами:
— И что в этом плохого? Придирки строить не надо, Степан Федорович. Придирка — командиру минус в его работе с людьми. Тут все надо по совести. А ты сух с людьми, в душу не любишь заглядывать.
Видно, не по душе пришлись эти слова мичману, потому что он хмуро надломил брови, зачем-то взялся за козырек фуражки.
— Может, и сух я, но прощать грешки матросу не стану. Мне порядок нужен. Крылов дал крен — отвечай. А то еще с женщиной связался…
Грачев прервал его:
— Крылов любит Таню.
Зубравин покраснел.
— Ну вот. А теперь пойдемте со мной на узел связи. Кое-что получить надо.
Голубев не сводил глаз с адмирала. Журавлев молча читал его рапорт, хмурился, тер пальцами подбородок. Положил рапорт и стал вслух перечислять: Грачев чуть не сорвал стрельбы, не умеет ладить с людьми, самолюбивый, море ему в тягость, он больше мечтает, чем делает.
— Что значит — не умеет ладить с людьми?
Флаг-связист пояснил, что на лейтенанта сердятся его подчиненные. Мичман Зубравин даже просился у Серебрякова списать его на другой корабль. Крылов тоже хотел уйти, но его отговорил Леденев.
Адмирал неожиданно спросил:
— Скажите, у вас есть своя мечта?
— Мечта? — удивился Голубев. — Конечно, есть. Академия.