Жену я застаю в одной комбинации перед туалетом: она неизменно надевает платье лишь после того, как я буду готов.
– У нас всего четверть часа, – объявляет она.
– Этого достаточно.
– Ты работал?
– Да.
Хоть она и не занимается в прямом смысле слова делами моей конторы, она догадывается о существовании этого досье, которое я на ее глазах закрыл, когда она зашла ко мне в кабинет попрощаться. У нее острое чутье на все, что имеет отношение ко мне, и я воспринимаю это не без раздражения. Не люблю, когда меня видят насквозь, особенно когда, как это часто бывает, дело касается мелких слабостей, которые мы предпочитаем скрывать от самих себя.
Я должен подняться наверх и все никак не решусь. У меня складывается впечатление, что после долгих поисков правды я все так же, как раньше, если не более, далек от нее. У посла будет много народу, и меня посадят справа от его молодой супруги, которая видит только мужа.
Опровергает это мои теории – если тут возможны какие-либо теории – или нужно подождать лет десятьдвадцать, чтобы знать наверняка?
Вивиане, вероятно, уже не терпится, и я знаю, почему тяну время и колеблюсь. Я уже предвидел, что так оно и будет, еще когда устраивал Иветту на Орлеанской набережной.
Это самый опасный этап, потому что теперь двигаться дальше можно, только решившись на определенный шаг.
Мое стремление оттянуть встречу с Вивианой – это нечто вроде сигнала тревоги.
Ну, пошел!.. Я и без того доставляю ей довольно огорчений, чтобы еще раздражать опозданием.
Мне остается лишь спрятать досье и засунуть ключ за Полное собрание сочинений Сен-Симона.
Глава 6
Среда, 27 ноября.
Он-таки появился, выбрав для этого самый неподходящий день и час.
В воскресенье вечером Иветта впервые после переселения на Орлеанскую набережную вышла на улицу. Предварительно я удостоверился, что вокруг никто не бродит. Она взяла меня под руку и все время, пока мы гуляли, висела на мне, как это водится у влюбленных, которым я часто завидовал. Несмотря на холод, скамейки сквера перед Нотр-Дам служили пристанищем парочкам, и это навело меня на мысль о моих клошарах из-под моста Мари. Я рассказал о них Иветте.
– Некоторое время их было не видно, но сегодня утром они опять лежали вдвоем под одеялами.
Ее удивило, что такой человек, как я, интересуется подобными типами, и по взгляду, брошенному на меня, я понял, что мои слова как бы несколько приблизили меня к ней.
– Ты наблюдаешь за ними в бинокль?
– О бинокле я не подумал.
– А вот я воспользовалась бы им.
– Погоди. Итак, нынче утром первой поднялась женщина и развела огонь между двумя камнями. Когда мужчина, в свой черед, выпростался из-под тряпья, я заметил, что он рыжий, – значит, другой. Этот покрупней, помоложе.
– Может, прежнего посадили?
– Не исключено.
Мы пообедали в «Перигорской харчевне», где Иветта выбрала самые сложные блюда, а затем зашли в какое-то кино на бульваре Сен-Мишель. Мне показалось, что, завидев вдалеке гостиницу, в которой я поселил ее после процесса, она помрачнела. Наверно, ей уже тяжело видеть нищету или хотя бы убожество: квартира мисс Уилсон оказывает действие. Даже улица, где гулял пронизывающий ветер и торопливо шагали прохожие, чуточку пугала ее.
Фильм крутили грустный, и несколько раз ее рука нащупывала в темноте мою. На улице я спросил Иветту, куда ей хочется теперь, и она, не колеблясь, ответила:
– Домой.
Это было тем более неожиданно, что на улице Понтье она всегда оттягивала момент возвращения. Впервые Иветта чувствует себя защищенной, верит, что у нее есть свой кров. Ушел я от нее рано, потому что утро понедельника было у меня очень загружено, как, впрочем, все утра вообще. Вот уже месяц погода стоит ветреная и дождливая: за все время выдалось едва ли полдня солнечных. Люди простужены, раздражаются по любому поводу. Во Дворце многие дела откладываются, потому что та или другая сторона гриппует.
Вечером мы с женой должны были обедать у Корины, где редко садятся за стол раньше половины десятого вечера и где вот уже несколько дней царит заметное возбуждение. В стране нет правительства. Возможные кандидаты на пост премьера поочередно приглашались в Елисейский дворец, рассматривались все мыслимые комбинации, и, по слухам, в последнюю минуту на сцену выйдет Мориа, в кармане у которого уже наготове список будущего кабинета. Вивиана полагает, что он составит правительство из специалистов, стоящих вне политики, – так вроде бы рекомендуется в случаях, когда подорвано доверие общественного мнения.
– Если бы не два-три чересчур громких процесса, где ты выступал, только от тебя зависело бы стать или не стать хранителем печати, – добавила моя жена.
Мне это на ум не пришло, а вот Вивиана об этом подумала. Любопытно, что за согласие взять на себя некоторые дела меня косвенно упрекает именно она, забыв, видимо, об инциденте в Сюлли.
Я ушел из Дворца довольно рано, за несколько минут до шести, и отправился на Орлеанскую набережную, где застал Иветту в новом пеньюаре у пылающего камина.
– Ты совсем замерз, – бросила она, когда я поцеловал ее. – Скорей иди греться.
Сперва мне показалось, что необычный блеск и какую-то проказливость придает ее взгляду пламя. Потом я предположил, что меня ждет какой-то сюрприз – слишком уж торопливо она готовила мартини, пока я грелся, сидя на пуфике.
– Помнишь, что я говорила тебе на днях?
Я все еще не сообразил, на что она намекает.
– Сегодня днем мы обсудили это. Я не шучу. Жанина была бы не прочь. Она призналась, что уже третий месяц живет без дружка и всякий раз, когда мы с тобой занимаемся любовью, вынуждена ласкать себя сама на кухне.
Она выпила свой стакан, искоса наблюдая за мной.
– Позвать ее?
Я не посмел сказать «нет». Иветта подбежала к двери.
– Жанина, иди сюда!
Потом спросила:
– Можно дать выпить и ей? Я приготовила три порции.
Она была на пределе возбуждения.
– Я налажу свет, а ты ее разденешь. Да, да, это должен сделать ты: в первый раз женщина всегда стесняется раздеваться. Верно, Жанина?
Многие мои клиенты и знакомые страдают разными сексуальными маниями и отклонениями, я же за собой ничего подобного не замечал. Почти без всякой охоты я принялся раздевать эту крупную блондинку, смеявшуюся, потому что ей якобы было щекотно.
– Я же говорила тебе, что она хорошо сложена. Правда ведь? Груди у нее в три раза больше, чем мои, а все-таки не обвисают. Потрогай – соски враз затвердеют.
– Ты что, пробовала?
– Да, днем.
Это объяснило мне атмосферу, которую я застал, войдя в квартиру.
– Ты тоже раздевайся, и мы втроем славно проведем время.
Они сговорились заранее, наметили довольно подробную программу и – что поражает меня больше всего – не впали в вульгарность.
– Для начала приласкай ее – меня-то заводить не надо.
Позже она настояла, чтобы я уступил ей свое место.
Она гордится, что способна дать женщине те же радости, что и я, гордится своим телом – не столько его красотой, которая не так уж ослепительна, сколько умением пользоваться им, делать из него источник наслаждения.
– Смотри, Жанина. Потом сама попробуешь так же.
Иветте свойственно нечто вроде инфантильного эксгибиционизма. В течение двух часов она вела себя, как те джазовые музыканты, которые импровизируют бесконечные вариации на одну и ту же тему, сверкая глазами при каждой новой находке.
– Ты никогда не рассказывала, что пробовала и с женщинами.
– Это мы так развлекались с Ноэми, когда спали в одной кровати. Сначала она артачилась. Потом привыкла и чуть ли не каждую ночь будила меня, беря мою руку и кладя себе на живот. "Хочешь? – шептала она, так до конца и не проснувшись. Ноэми была толстая лентяйка: ты ее доводишь, а она не шевелится и после сразу же засыпает.