Приезжие гости самогон не пили. Маша просто боялась пригубить стопку, до краёв наполненную прозрачной жидкостью, которая горела, когда к ней подносили зажжённую спичку. Деревенских это не смущало, а она смотрела на них с ужасом. Сантош тоже не пил, и никто не настаивал. Кажется, все понимали, что для чуткого обоняния барса восьмидесятиградусный самогон может быть гибельным. Правда, Маша помнила, что лёгкое виноградное вино он смаковал с превеликим удовольствием.
Застолье растянулось допоздна. Маша устала и тайком позёвывала. Сантош наклонился к её уху: — пойдём-ка спать, моя хорошая, а то боюсь, ты прямо за столом заснёшь! — она с облегчением кивнула:
— правда, Сантош, я прямо с ног валюсь от усталости, — он встал, потянул её за руку. Никто не обратил на них внимания, подвыпивший народ бурно обсуждал международное положение. Только баба Клава подняла на них совершенно трезвые глаза, спросила:
— ребятки, вы ведь устали, наверно? Постелить вам?
— Не надо, бабуль, мы сами постелем, только бельё дай, — Сантош, продолжая держать Машу за руку, потянул её из комнаты вслед за хозяйкой. В небольшой кладовке из древнего комода были извлечены простыни, чистенькие, хотя и заплатанные, пододеяльники и наволочки. Сантош, принимая стопку белья усмехнулся: — да нам и не надо так много, хватит одной простыни и пододеяльника!
Баба Клава дёрнула его за ухо: — Санька, я разврата в своём доме не допущу! Вы, молодые, теперь девичью честь не блюдёте, до супружества в общую постель ложитесь! Вот поженитесь, приедете опять к нам с дедом, тогда и постелю вам на одной кровати, а пока отдельно спать будете, нечего нас позорить на старости лет!
Сантош засмеялся, но спорить не стал, Маша тоже улыбнулась.
С непривычки Маша спала плохо, часто просыпалась, прислушиваясь к прямо-таки звенящей тишине. Даже собаки помалкивали. За тонкой фанерной перегородкой возился и тоже не спал Сантош. В темноте она услышала тихие шаги. Он подошёл, и кровать просела под тяжестью тела. Маша почувствовала его дыхание на своём лице, с готовностью подставила губы.
— Не могу без тебя уснуть, — пожаловался он, поцеловав её. Она смешливо фыркнула, прошептала:
— можно подумать, ты не спал без меня целый год!
— Я собираюсь об этом забыть. Отныне и навсегда! — Маша легко вздохнула, ласково провела пальцами по его щеке. Сантош поймал их губами, лизнул. Она привлекла его голову на подушку:
— я тебя люблю, Сантош, — прошептала куда-то ему под подбородок. Он завозился, молча, энергично пытаясь освободить её от трусиков и короткой маечки. Она зашипела на него: — нет, ты что! Не надо, Сантош! — В кухне, на своей кровати, нарочито громко закашлялась баба Клава. Маша прижала его руку, строго сказала: — прекрати. Он тяжело вздохнул, но руку убрал. Громким шёпотом спросил:
— можно, я с тобой останусь?
— Нет! — Маша решительно столкнула его с кровати.
Обратно ехали нагруженные до последней невозможности. Как Маша ни отказывалась, баба Клава решительно вручила им две большие клетчатые — китайские — сумки с деревенскими гостинцами, строго-настрого наказав Сантошу доставить их до Москвы в целости и сохранности: — вези, Санька, будущим тестю и тёще деревенских продуктов! — Маша с трудом сдерживала смех, глядя на его унылую физиономию. Действительно, смуглый экзотический красавчик выглядел забавно с громадными клеёнчатыми сумками в обеих руках. Она лишь боялась за целостность ручек. Старики усердно пихали в сумки свежий картофель, маленькие, только что сорванные огурчики, приличных размеров кочан капусты, крупные мясистые помидоры, большие пучки лука и укропа, свежеубитую и ощипанную курицу, домашнего копчения окорок. Маше тоже вручили сумку, поменьше и наказали беречь и приглядывать, чтобы не разбилась литровая банка сметаны такой густой, что хоть ножом режь, а также не побились яблоки, любовно уложенные бабой Клавой: крупные, румяные, душистые, ничуть не уступающие импортным.
Прощаясь, Сантош по очереди обнял стариков, уговаривал их приезжать в Непал, на свадьбу. Баба Клава опять расплакалась, обнимая его: — Санюшка, лучше уж вы с Машей приезжайте, нас не забывайте, родителей-то твоих не дождёшься, всё им некогда вырваться. Может, и малышку когда привезёте.
Сантош засмеялся: — бабуля, Майя давно уже не малышка! Родители боятся, как бы она замуж без их ведома не выскочила! — та в расстройстве махнула рукой:
— выросли вы оба без бабушкиной ласки. У Женьки-то мать давно умерла, ты совсем маленький был. Деду привет от нас передавай, как увидишь.
К счастью, до Воронежа их довезли на машине. Один из дядьёв Сантоша загрузил их сумки в багажник старого фордика и подвёз гостей прямо к дверям автовокзала.
В Москве взяли такси. Маше показалось, что в метро Сантош чувствует себя неуютно: его вторая ипостась испытывала беспокойство, находясь глубоко под землёй.
Когда они ввалились к родителям, пихая в квартиру впереди себя большущие раздувшиеся сумки, Ольга Васильевна всплеснула руками: — батюшки, это что же вы привезли?
Сантош облегчённо рухнул на ближайший стул: — о-о-о, наконец-то! Это вам, Ольга Васильевна, деревенские гостинцы от моих стариков!
Вечером, уложив спать Анютку и перемыв посуду после ужина, Маша присела за кухонный стол, напротив задумчиво глядящего на неё Сантоша. Улыбнувшись, спросила:
— Что? Ты думаешь о чём-то неприятном, я вижу!
Он накрыл ладонью её руки, лежащие на столе, виновато скривился:
— Маша… я не знаю, как тебе сказать… понимаешь, мне нужно будет побывать в Солу Кхумбу… Нара… она же не виновата, что я не смог её полюбить. Она сама освободила меня от данного ей слова, зная, что я никогда не забуду тебя. Не обижайся, счастье моё, но у меня не хватает наглости просто позвонить ей на сотовый и объясниться. Я должен встретиться с ней прежде, чем мы поженимся. — Он замолчал, выжидательно глядя Маше в лицо, а она задумалась, вспоминая Нару: миловидную толстушку, всегда одетую в яркие юбки и блузки, увешанную бусами и браслетами, обладательницу аж трёх мужей, младшему из которых всего одиннадцать лет. Наверно Сантошу и правда нужно извиняться перед женщиной, глядя ей в глаза. Но он будет не один!
— Я тоже пойду с тобой в Солу Кхумбу!
Он выпрямился, изумлённо глядя на неё:
— Нет, зачем?? Маша, снова тебе отправляться в горы — чистое безумие! Один я доберусь гораздо быстрее, а вместе мы будем идти три недели!
— Я пойду с тобой! — Маша упрямо наклонила голову. Она и сама не понимала, какой бес вселился в неё. Кажется, где-то глубоко в душе, не желая признаться себе, она ревновала его к той женщине, Наре.