- Да...Тут на меня этот... татарин... обиделся... Но я ведь не виноват... Что теперь делать?
- А вы назначьте день, Сергей Константинович, - сказал Сашуня, - он придет к вам...
- Что, экзамен сдавать?
Сашуня кивнул.
- Не надо, - завертел головой профессор. - Вы лучше мне его зачетную книжку принесите, и дело с концом.
Между тем старик вовсе не был циником. Мне кажется, что такое отношение к отметкам было следствием его застарелого общего отрицания советской современности. Профанацией было все, так стоило ли расстраивать людей плохими отметками? Тем более он всем предлагал полноценные знания: хотите - берите.
О его отрицании всего советского тоже все почему-то знали, да он и не скрывал.
Сходило за стариковское чудачество - и впрямь был он уже очень ветх.
Был он человеком старомосковским, арбатским. Почему-то несколько раз мы его провожали до Никитских, он рассказывал, что когда-то у него на Арбате был свой как бы персональный извозчик, который всегда ко времени подавал пролетку к дому - ехать в университет. И к университету - ехать домой. Жизнь была налаженной. Все же коррозия нашего времени боком задела и его. В честь юбилея (это было еще "до меня") ему выхлопотали орден "Знак Почета" за выдающиеся заслуги в научной и научно-педагогической деятельности, и это признание со стороны напрочь им отрицаемой власти его необыкновенно обрадовало. Настолько, что года через два он в той же столовой опять подсел к нам с Сашуней и сообщил моему другу, что приближается шестидесятилетие его научной деятельности. Нельзя ли отметить?
Сашуня слегка поперхнулся. Но сказал:
- Хорошо-хорошо... Я поговорю с Василием Семеновичем, мы выделим средства...
Но старика такой оборот дела не устраивал.
- Это вы насчет чего? Насчет этого? - и изобразил пальцами некую эмблему выпивки. - Не надо!.. Мне - во! - и показал на лацкан пиджака - старик был, оказывается, не против получить еще один орденок. От той же власти. Безусловно, он заслуживал и второго - если творческую работу оценивать орденами. Но от кого? Могу ответить - от власти, овладевшей ходом вещей. И это очень убедительно - даже если, овладев, направляет его в пропасть. Кстати, отношения к власти Сергей Константинович из-за ордена вовсе не изменил.
Однажды после обеда я шел к выходу (тогда он был только на Поварскую) и, проходя через зал, вдруг услышал:
- Голубок, можно вас на минуту?
У стены возле лестницы, ведущей на второй этаж, на стуле, опершись на палку, отдыхал Сергей Константинович. "Голубок" - это было его обычное обращение к студенту. Однажды на экзамене, когда я нес абсолютную ахинею, он, сидевший как бы в некой полудреме, вдруг очнулся, сперва поднял на меня глаза, потом замахал руками и в отчаянии воззвал:
- Голубок!..Что вы говорите!
Четверку, однако, поставил. Но не думаю, чтоб он меня запомнил - он нас не очень различал. Вот и сейчас:
- Присядьте, голубок.
Я уселся рядом с ним.
- Голубок, где я вам читаю - в ГИТИСе? - осведомился он.
- Нет, в Литературном.
- Ага. А кто у вас читает девятнадцатый век?
- Александр Леонидович Слонимский - первую треть.
- И как, хорошо?
- По-моему, хорошо.
- А я не читаю, - сообщил он. - Я только до девятнадцатого. Про девятнадцатый - там, знаете, надо всякие слова говорить... А я их не знаю... Еще не те скажешь... И меня, старика, на старости лет еще - извините за выражение - в тюрьму посадят.
Надо сказать, что А. Л. Слонимский никаких таких "слов" не говорил - впрочем, в отношении первой трети века они почти и не требовались, ибо классики марксизма не осчастливили этот период русской литературы своим вниманием. Но старик не дифференцировал. Впрочем, он вполне точно объяснил, что имеет в виду: