– Наше дело маленькое, – сказал высокий с темной жилистой шеей, обнаженно торчащей из ворота. – Начальству виднее.
– Только что утром Шумилов был.
– Намедни сам Гордиенко приезжал, – наперебой сообщили женщины.
– А вы сами могли бы построить приличный припаромок?
– А чего ж мудреного? Смастерил бы, – отвечал горбоносый в плаще. – Нас тут много: в одной смене только шесть человек… Чего тут делов-то? Да ведь заказу нет.
– Зачем заказывать? – глухим басом сказал высокий. – Вон в Первомайске стоит без толку готовый береговой. Железный. Приводи и ставь его.
– Ну и привел бы.
Мои собеседники засмеялись:
– Нам-то что?
– Ведь вы же работаете на переправе! Будет хороший береговой стоять – для машин лучше. Погрузка быстрее пойдет. Рейсов сделаете больше.
– Э-э, нам за это не платят.
– А за что же вам платят?
– Ну как за что? Отчаливаем-причаливаем, – скороговоркой ответил в брезентовом плаще.
– За порядок, значит, – поддержал его высокий.
– Да какой же это порядок? На вашем припаромке машины гробятся. По два часа переправы ждут.
– За это мы не отвечаем.
– А за что же вы отвечаете?
– А ни за что, – ответила женщина с обветренным лицом, и все дружно засмеялись.
– Вот когда бы нам дали этот паром, – сказал горбоносый, хитровато щурясь, – мол, работайте, ребята. Больше машин перевезете – больше получите, и все на вашу совесть полагаем, на ответственность, значит. Оборот другой бы был.
– Отдать вам на откуп?
– Зачем на откуп? Казенным так и останется. Да вроде бы и не казенный, а наш. Мы больше заработаем и государству больше дадим. И будет все сохраннее.
– У места, значит, – кивнул своей маленькой головой высокий в пиджаке.
Весь этот разговор мне вспомнился позднее, когда я приехал к Лозовому. А тут я не придал ему особого значения.
Плохо ли, хорошо ли, но паром погрузился, отдали концы, и маленький серый буксирный катерок, глубоко западая кормой в мутные волны, потянул нас поперек Бухтарминского моря.
– Скажи ты – блоха какая, а волокет! – изумленно восклицал белобородый старик в брезентовой куртке, поглядывая на катер. Он стоял возле своего грузовика, с которого сквозь высокую дощатую обрешетку грустно глядела на морские просторы корова.
– Блоха! В нем два дизеля, каждый по сто пятьдесят сил. Почитай два танка в нем. Вот те и блоха! – вразумлял старика коренастый рыбак с вентерями в руках.
– Максим, никак этот самый катер осенью под пароходом побывал?
– Этот, – нехотя отвечал кому-то могучий бородатый парень в высоких резиновых сапогах.
– Шторм был, – пояснял торопливо рыбак, – а он и сорвался вместе с пароходом. От Бухтарминской ГЭС гнало их. Вон у той балки возле самого берега его закрутило и поволокло под пароход.
– Ишь ты! – сокрушался старик. – Колесом, поди, давануло?
С грузовика вдруг протяжно и жалобно замычала корова. Все засмеялись и наперебой заговорили со стариком:
– У нее, папаша, морская болезнь открылась. Завяжи ей глаза.
– Куда едешь, отец?
– В Солдатово еду, из города. На родину, значит. Хватит, нажился в городе.
– Отчего так?
– Старуха не переносит городской жизни. Не климат.
– Хитришь, отец, – поблескивая карими глазенками, егозил перед ним рыбак. – Поди, поголовье сохраняешь. Прижали в городе с коровенкой-то, вот и подался на вольные места… А теперь и в деревне отберут корову-то. Не работаешь и – тю-тю…
– Отстань от него, – тяжело сказал парень в резиновых сапогах. – Сам-то чего делаешь? Рыбкой промышляешь? Много вас тут шляется.
– А может, я себе отгул заработал… Законный. – Рыбак хмурит свой узкий морщинистый лоб и на всякий случай подальше отходит от этого бородатого детины.
А катер весело и гулко храпит своими дизелями и как-то дерзко, играючи, давит крутые волны; они горбятся, вскипают перед ним, словно хотят запугать, оглушить его, но, порезанные надвое, лениво расползаются и замирают. И никто не замечает, не жалеет их гибели; море рождает все новые и новые волны и гонит их от далекого, скрытого в синей дымке гористого берега Иртыша; сегодня гонит на бухтарминские отмели и валит молодой, непривычный к воде степной ковыль, рыхлит, взбаламучивает заброшенные пашни. А завтра оно ударит в предгорья Иртыша и станет выколачивать гравийные осыпи. У моря нет постоянства.
Почти до самых сумерек неотступно следовало за нами море; оно заполнило широкую речную долину, скрадывало расстояние – до самых заиртышских гор, казалось, рукой подать, – выливалось на желтые пажити, перехлестывая нашу дорогу, выбрасывая в небо суматошные утиные стаи и степенные, стройные косяки лебедей.
В Березовке, возле правления колхоза Ленина, мы сделали остановку. Перед фасадом серого громоздкого здания растянулась длинная коновязь; возле нее стояло так много лошадей под седлами, словно здесь спешилась казачья сотня. Перед коновязью, на крыльце, в сенях – множество народу. Я приоткрыл дверь в правление – там в синем дымном полумраке сидело еще больше.
– Что здесь происходит, районное совещание? – спросил я.
– Зачем районное! Все свои, – ответил мне белобрысый тракторист в черной засаленной спецовке. – Бригадиры съехались, заведующие, учетчики. Разнарядка.
– Работает руководство, – сказал кто-то из толпы курильщиков.
– Целый штаб… Сразу видно – колхоз.
– Контора…
В этих репликах, в самом тоне проскальзывала ирония.
Из правления вышел широкоплечий, широкоскулый человек лет сорока пяти; сильно припадая на правую ногу, он подошел ко мне и представился:
– Китапбаев – председатель колхоза.
И, узнав, что я еду к его соседу, не скрывая раздражения, сказал:
– Все к нему едут. Почему такой порядок? У меня колхоз больше… Есть чего посмотреть. – И, убедившись, что я не останусь у него, взял с меня обещание. – Ругать меня захотите – приезжайте ко мне. За глаза ругать – плохое дело.
Вскоре после Березовки мы свернули с главной трассы и с полчаса ныряли по ухабам проселочной дороги. Стало совсем темно, фары нашей машины выхватывали то чистенький придорожный березняк, то бревенчатые мосточки через речки Таловку и Нарым, то щетинистые мелколистные талы. Наконец мы въехали в Солдатово. У въезда в село – белая дощатая арка. Накатанная дорога с гравийным покрытием; улица – бревенчатые, почерневшие от времени избы, многие из них пятистенные, с броско окрашенными ставнями, с крыльцами, с белыми аккуратными палисадничками. Подъезжаем к правлению колхоза – двери закрыты. Темень. Тишина.
Председателя мы встретили на улице. Это среднего роста человек, плотный, очень моложавый, с темным от загара, выразительным и подвижным лицом.
– Поехали в гостиницу. Я как раз в том направлении иду, в радиоузел. Это напротив.
В гостинице, обыкновенной пятистенкой избе, стояли три койки, диван, зеркальный шкаф, приемник. Занавески, коврики, белоснежные покрывала – от всего этого веяло чистотой и уютом; и после длинной утомительной езды по пыльной тряской дороге один вид хорошо прибранной комнаты невольно вызывал блаженную улыбку.
– Вот наши люксы, – шутил Лозовой, довольный тем эффектом, который произвела на нас его гостиница. – Умывайтесь и, пожалуйста, в столовую. Условие у нас такое: и ужин, и обед, и завтрак стоят двадцать пять копеек. Каждый ест сколько хочет.