Если б у меня хватило глины,
Я б слепил такие же равнины;
Если бы мне туч и солнца дали,
Я б такие же устроил дали! -
можно сказать, что в подобных случаях Самойлов легко и весело использует любой подручный материал. В том числе - цитаты. Причем замысел от этого в главном не меняется, а получает при воплощении неожиданные повороты и нюансы, диктуемые самим материалом. И раз уже возникла «строительная ассоциация», заметим, что подручный материал связан с рельефом. Одни для того, чтобы построить новое здание, сравнивают с землей старое, выкорчевывают деревья и валуны. Другие вписывают свой замысел в окружающий пейзаж, не нарушая его. Самойлов принадлежит ко второму типу созидателей.
Стройный мост из железа ажурного,
Застекленный осколками неба лазурного.
Попробуй вынь его
Из неба синего -
Станет голо и пусто.
Это и есть искусство.
Но если «вынуть» застекленность «осколками неба лазурного», - станет вовсе пусто. Новый мост и старое синее небо сосуществуют в поэзии Самойлова.
Хочу коснуться двух деталей стиха, которые, на мой взгляд, нельзя назвать заимствованиями.
...Когда, бывало,
Я выбегал из блиндажа
И вьюга плечи обнимала,
Так простодушна, так свежа.
Выделенная мною строчка из стихотворения «Ауч солнца вдруг блеснет как спица» не есть видоизмененная цитата из Пушкина: ни контекст, ни образный, ни ассоциативный ряд не совпадают. И все же какая-то родственная связь с пушкинской строкой для меня несомненна:
Ужели с ним сейчас была
Так равнодушна, так смела?
Полное совпадение метра и ритма, всей структуры стиха!
И второй случай. Из стихотворения «Дом-музей»:
Здесь он умер. На том канапе.
Перед тем прошептал изреченье
Непонятное: «Хочется пе...»
То ли песен? А то ли печенья?
Долгое время я не мог вспомнить, где слышались уже такие необычные рифмы. Потом вспомнилось:
Немного отдохнем на этой точке.
Что? Перестать или пустить на пе?..
Признаться вам, я в пятистопной строчке
Люблю цезуру на второй стопе.
Иначе, стих то в яме, то на кочке,
И хоть лежу теперь на канапе,
Все кажется мне, будто в тряском беге
По мерзлой пашне мчусь я на телеге.
Здесь тоже не может быть заимствования: все о другом и все по-другому.
Видимо, оба места сочинены заново - другого объяснения я найти не могу. Бывает же так, что в разных местах разные ученые открывают один и тот же закон. Или вдруг нас поражает сходство людей, не имеющих прямой семейной связи...
Стихами о Пушкине, как мы видим, далеко не ограничивается у Самойлова обращение к Пушкину. Оно, быть может, наиболее рельефно проступает в произведениях, написанных совсем на другую тему.
Давид Самойлов принадлежит к поколению сороковых годов.
И он прежде всего «отголосок своего поколения»42. На войне или в связи с войной не только складывались личные, часто трагические судьбы, но возникали общие нравственные проблемы, определявшие лицо поколения. И, хотя война давно ушла в прошлое, некоторые из этих проблем не потеряли свою остроту для следующих поколений.
«Старик Державин».
Это название заимствовано из VIII главы «Онегина»:
Старик Державин нас заметил
И, в гроб сходя, благословил.
Множественное число - «нас» относится, как читатель помнит, к Пушкину и его музе, явившейся поэту в садах лицея.
Стихотворение Самойлова начинается с нарочитого противопоставления, в котором ироничность тона, столь свойственная автору, смешивается с некоторой грустью:
Рукоположения в поэты
Мы не знали. И старик Державин
Нас не заметил, не благословил...
«Мы» - это, очевидно, тоже я и моя муза. За этими тремя строками как будто скрывается настораживающее самонадеянное сравнение себя с лицейским юношей и дерзкое сетование на то, что «мы» обделены благословением великого старика.
Настороженность исчезает, как только мы прочитываем следующие затем строки:
В эту пору мы держали
Оборону под деревней Лодвой.
На земле холодной и болотной
С пулеметом я лежал своим.
Это не для самооправданья:
Мы в тот день ходили на заданье,
И потом в блиндаж залезли спать...
Этим неожиданным поворотом автор снимает вопрос о своей какой бы то ни было поэтической одаренности, не о ней вообще речь. Дело, оказывается в том, что мы, как рядовые солдаты, просто не могли явиться под благословенье, даже если бы нас и призвали: мы с музой вместе с другими разведчиками были заняты войной. Не в переносном, поэтическом, а в самом прямом значении слова: лежали у пулемета, ходили на задание.
Но несмотря на тяжесть войны, жизнь не останавливается. Не останавливается и поэзия. Лира не может остаться без хозяина, иначе в каком-то смысле прервется связь времен. Патриарх поэзии понимает это лучше, чем смертельно усталые юнцы, бездумно и безответственно спящие в блиндажах:
А старик Державин, думая о смерти,
Ночь не спал и бормотал: «Вот черти!
Некому и лиру передать!»
И тут вопрос переводится в совершенно иную плоскость. Самойлова как бы не интересуют чисто поэтические достоинства того или иного претендента на лиру, освященную именами Пушкина и Державина. Достоин ли претендовать на нее даже и одаренный человек, который может явиться на церемонию вручения вовремя, без опоздания, потому что он не лежит сейчас «на земле холодной и болотной», не занят на передовой? Вот вопрос, поставленный поэтом своего поколения. Отвечает сам старик Державин:
А ему советовали: «Некому?
Лучше б передали лиру некоему
Малому способному. А эти,
Может, все убиты наповал!»
Но старик Державин воровато
Руки прятал в рукава халата,
Только лиру не передавал.
По ночам бродил в своей мурмолочке,
Замерзал и бормотал: «Нет, сволочи,
Пусть пылится лучше. Не отдам!»
Очевидно, что мудрый старик выражает здесь авторское мнение и авторский пафос...
Все, кто пережил военное лихолетие, помнят, что в народе, во всей огромной стране сложились понятия: фронтовик и нефронтовик. Понятия, включавшие в себя, кроме прямого смысла, еще и некий психологический оттенок. Все понимали, что тыл необходим, что без него невозможен и фронт. Условия жизни в тылу были подчас тяжелее, чем на фронте.