— Садитесь, прошу вас, — повторил приглашение Блинов.
Полковский кивнул и сел.
— Что бы вы хотели? — начал снова Блинов и попробовал пошутить, улыбнуться.
— Плавать, — сказал Полковский, с трудом разжимая губы и не замечая ни улыбки, ни приветливого тона.
— Обещаю вам сделать все возможное, Андрей Сергеевич, — сказал Блинов доверительным, дружеским тоном. — Командующий вас очень ценит и собирается поручить очень сложную операцию.
Андрея и это не тронуло. Он молчал.
Когда Блинов; прощаясь, вышел из-за стола и, проводив гостя до дверей, протянул руку, Полковский вяло пожал ее и, ничего не сказав, ушел. Блинов постоял у дверей, думая об Андрее, о происшедшей в нем перемене, и, тяжело вздохнув, пошел к командующему хлопотать об ускорении назначения.
25
Полковский жил как во сне. Автоматически ходил, одевался, ел, не задумываясь над тем, что делает, и чего-то терпеливо и молча ждал. Он способен был просидеть в кресле у себя в номере сряду двенадцать часов, не слыша, как мыши царапаются в шкафу, не замечая, как, обнаглев, они пробегают по полу около его ног.
Горничная Наташа прониклась к нему состраданием, С женским чутьем, без тени кокетства, стараясь даже не улыбаться, она приносила ему еду, напоминала, что надо есть, тайком стирала его белье. Каждую среду и субботу на его постели оказывались свежевыглаженные рубаха, белье, галстук, а на столе лежал талон в душ.
Часа в четыре Наташа стучала в дверь и, с минуту грустно поглядев на Андрея, сидящего в кресле с устремленным куда-то вдаль взором, тихо говорила:
— Ваша очередь в душ.
— Да, душ, — отвечал Андрей, не вдумываясь в слова.
Наташа мягко, но настойчиво напоминала ему об этом до тех пор, пока он не брал сверток и не уходил. Наташа смотрела ему вслед, и слезы заволакивали глаза; она краснела, и ее рябое лицо становилось добрым, милым.
Как-то, в отсутствие Полковского, директор гостиницы пришел в номер, осмотрел комнату и приказал убрать теперь уже ненужные кровати.
Наташа заступилась за Полковского и накричала на директора:
— Вы хотите, чтобы его рана снова открылась? — говорила она, подбоченившись и сверкая глазами. — Век свой прожили и ума не нажили! Человек немного забылся, а вы обязательно хотите напомнить? Погибли, мол, значит не нужны койки? Так, да?
Директор мигал глазами и поправлял очки.
— У-у… бешеная, — отступил он.
Получив назначение доставить большой транспорт с военным снаряжением в один из черноморских портов, Полковский ничем не выразил своего удовлетворения. Он зашел в капитанскую каюту «Аджарии», мощного грузового парохода, повесил плащ на медный крючок и уселся в кресло так, будто перешел из одного номера гостиницы в другой. К нему приходили люди, сообщали, докладывали, он говорил «да» или «нет», никого не задерживал, никого не приглашал сесть.
Накануне отхода в каюту зашел инженер судоремонтного завода и, сияя от радости, сказал:
— Мы установили настоящий таран. Вы сможете таранить…
— Хорошо, — равнодушно ответил Полковский.
Молодой инженер, почувствовав неловкость, заторопился уйти.
Представитель штаба инженер-капитан предупредил, что вооружение не успеют поставить и придется идти в плавание так, а следовательно — надо быть осторожным: в море вражеские подводные лодки.
— Хорошо, — ответил Полковский.
Инженер посмотрел на седые виски Полковского, приложил руку к козырьку и вышел.
Команда тоже не понимала нового капитана. Одни говорили, что он очень строгий, крутой; другие считали его странным. Но все боялись и молниеносно выполняли его односложные, короткие распоряжения.
Только когда вышли в море, Полковский, казалось, немного оживился, с глаз спала поволока. Он вошел в штурманскую рубку, приказал принести сюда подушку и до самого конца рейса уже не спускался вниз.
Было еще тепло, на море гулял легкий бриз. Солнце отражалось в волнах, играло бликами, а воздух был влажный, и Полковский вдыхал его полной грудью. Кругом, куда ни глянешь, — море. Далеко на горизонте набегают облачка, а пароход быстро идет, оставляя позади себя пенящиеся борозды. Из рубки видны нос парохода, лебедки, стрелы, мачты, кусок палубы и полубак, а дальше — море.
Полковский молча стоял у окна, всматриваясь в горизонт, и не вмешивался в распоряжения вахтенного штурмана — белобрысого парня лет двадцати пяти, с румянцем на щеках. В рубке стеснялись говорить при капитане. Штурман молча взглянет на компас и опять смотрит в спину капитану; ему кажется, что Полковский вот сейчас оглянется и сделает замечание или уличит в ошибке. Потом штурман наносил курс на карту, заполнял вахтенный журнал, выходил на крыло мостика, смотрел в бинокль и, возвращаясь, заставал капитана все в той же позе.