Поступив в Академию рисунка на улице Ромеи, она ходила в свитерах с глубоким вырезом, являвших взору ее полную грудь, с откинутыми назад соломенно-светлыми волосами и броским макияжем на лице. Возможно, Анна мнила, что подражает парижским и римским экзистенциалисткам. В действительности она пустилась во все тяжкие (по полной! — гарантировали те, кто был в курсе дела), притом не слишком щепетильничая, если по понедельникам, как говаривали, она отправлялась в рестораны и трактиры Сан-Романо с ясной целью подцепить какого-нибудь крестьянина из тех, что наезжают в Феррару в рыночные дни.
Время от времени она пропадала, ее отлучки длились от недели до двадцати дней. Возвращалась она частенько в компании какой-нибудь неизвестно откуда взявшейся подружки и потом гуляла с ней под ручку, порой на протяжении целого месяца, по проспекту Джовекка и даже показывалась на проспекте Рома, всякий раз вызывая, особенно под портиком «Биржевого кафе», волны постоянно оживляющегося интереса. Кто бы могла быть эта брюнетка с лукавыми глазами, которая сейчас с Анной? — слышалось со всех сторон. Она, часом, не из Болоньи? А то, может, из Рима? А та голубоглазая с тонким бескровным лицом, в туфлях без каблука и, казалось, даже без подошвы, такая она была тонкая, — не была ли она, случаем, флорентийкой или, как знать, даже иностранкой?
Добровольцев удостовериться в этом было хоть отбавляй: тем же вечером они отправлялись на тот конец Джовекки. Дойдя до квартиры бывшей синьоры Барилари, они тихонько стучались в окно, зимой — чтобы им отворили дверь, а летом зачастую просто чтобы поболтать с нею через окно. Так что, оказавшись в тех местах поздним июльским или августовским вечером, почти всегда можно было застать под ее окном трех или четырех человек, балагурящих с нею и с очередной ее подружкой.
Как правило, речь шла о мужчинах между тридцатью и сорока годами, часто женатых и имеющих детей. Они знали Анну с юности, некоторые даже учились с нею вместе, так что, когда в час, в два пополуночи они появлялись наконец в «Биржевом кафе» и, усталые и разгоряченные, валились на стулья вокруг общего столика, остаток времени, пока не наставал час расходиться по домам, чаще всего проходил именно за разговорами об Анне.
Что и говорить, характер у Анны не ангельский, вздыхали они.
Возможно, дело объяснялось тем, что до недавнего времени она была, что называется, приличной дамой; или они сами не умели распутать сложные узлы женской психики — как бы там ни было, с ней никогда не знаешь, как себя вести. Беседуешь с ней с улицы, так она в любой момент может захлопнуть у тебя перед носом окно — а через пару минут снова открыть его, если, конечно, вместо того чтоб, пожав плечами, послать ее к черту и уйти, ты постучишь по стеклу и свистом окликнешь ее. Да и в доме у нее та же песня. К примеру, никогда до конца не ясно, надо или нет настаивать, чтобы она согласилась взять тысячу лир. А долгие сентиментальные прелюдии, которые надлежало терпеть каждому визитеру? А разговоры, которыми она донимала тебя, не переставая? Скажем, ты еще одеваешься, а она уже завела волынку о себе, о Пино Барилари, о прожитых с мужем в квартире над аптекой годах, о причинах, по которым она за него вышла, о тех, что заставили ее затем искать развода. Она и муж, муж и она — ни о чем другом Анна говорить не может. После того как Пино разбил паралич, рассказывала она, она начала изменять ему то с тем, то с другим, ведь он стал как дитя, больное дитя, или как старик — а она нормальная молодая женщина. Потом сумятица военных лет, с сиренами воздушной тревоги, бомбардировками, разного рода страхами, ускорила дело. Но она всегда любила его — как младшего брата. Если она и наставляла ему рога, то делала это тайком, со всеми необходимыми предосторожностями, чтобы он ни в коем случае ничего не заметил. Да и не так уж часто это случалось.
Было уже очень поздно, когда они делились друг с другом рассказами Анны Барилари, их голоса гулко раздавались в тиши безлюдного проспекта Рома. Кроме дальних гудков паровоза и отбивающих каждую четверть часа ударов часов на городской башне над ними, ничего другого не слышалось.
В одну такую ночь, в последние дни августа пятидесятого года, один из постоянных визитеров Анны Барилари поведал кое-что новое.
Незадолго до этого — начал он рассказ — они с двумя общими приятелями, таким-то и таким-то, находились на квартире у Анны. В этот вечер она была особенно невыносима. Настолько, что в какой-то момент, устав который раз слушать одну и ту же историю, он ее прервал.
— Хорошо же ты любила своего муженька! — с усмешкой произнес он. — Любила и при этом гуляла с кем хотела. Да, ты всегда была отменная шельма!