Калюмах иногда пела своим мягким голосом песни, холодные, мелан-
холичнью, какого-то странного размера. Полина Барнетт имела терпение
перевести одну из этих „саг“ , любопытный образчик северной поэзии, которому грустный, прерываемый паузами напев придавал какой-то особенный
оттенок. Вот слова этой песенки, списанные с альбома путешественницы:
„Небо черно, и солнце еле светит. Моя душа полна тоски. Белокурое
дитя смеется над моими песнями, и зима наполняет ее сердце
льдинами. Мой друг, я опьянен твоей любовью, я не побоялся мороза, лишь бы мне быть с тобою. Но, увы, от моих жарких поцелуев не растаял
снег в твоем сердце! Ах, если б завтра твоя душа слилась с моею, и ты бы
вложила любовно свою руку в мою! Ярко засветит солнце на небе, и от
любви настанет оттепель и в твоем сердце!“
20-го декабря эскимосы пришли прощаться с обитателями форта Надежды.
Калюмах очень привязалась к путешественнице. Миссис Барнетт охотно
оставила бы ее у себя, но молодая эскимоска не хотела покинуть свою
семью. Она, впрочем, обещала вернуться летом в форт Надежды.
Ее прощанье было очень трогательно. Она подарила миссис Полине
Барнетт маленькое медное колечко и получила взамен нитку бус, которые
сейчас же надела на себя. Джаспер Гобсон распорядился, чтобы эскимосам
был дан на дорогу хороший запас провизии, которую они сложили на свои
сани. После нескольких слов благодарности, сказанных Калюмах, эскимосская
семья направилась к западу и вскоре исчезла в тумане, которым
было окутано все побережье.
XX. Даже ртуть замерзает
Сухая тихая погода продолжалась еще несколько дней. Но охотники
боялись уходить далеко от форта, да к тому же обилие дичи давало им
возможность охотиться на довольно ограниченном пространстве. Лейтенант
Гобсон мог быть вполне доволен, что выстроил форт на этом пункте
материка. В западни попадалось очень много пушных зверей разных пород.
Сабин и Марбр убили большое количество зайцев. Выстрелами из ружей
было убито до десятка волков. Эти хищники бродили целыми стаями
вокруг форта, оглашая окрестности своим хриплым лаем. Между снежными
холмами стали часто появляться медведи, за приближением которых охотники
следили всегда с большим вниманием.
С 25-го декабря пришлось опять отказаться от всяких охотничьих
экскурсий. Ветер подул с севера, и наступил сильный холод. Нельзя было
оставаться на воздухе, не рискуя замерзнуть. Термометр Фаренгейта показывал
восемнадцать градусов ниже нуля (двадцать восемь градусов ниже
нуля по Цельсию). Ветер выл, напоминая свист картечи во время стрельбы.
Гобсон, прежде чем запереться в доме, позаботился, чтобы собакам и
оленям было положено корму на несколько недель.
25-го декабря, вечером, на столе, среди стаканов, запылал пунш. Лампы
были потушены, и зала, освещенная лишь синеватым пламенем спирта, приняла фантастический вид. Добродушные лица солдат, освещенные
дрожащим отблеском пламени, принимали все более и более оживленное
выражение.
Затем пламя стало постепенно угасать и, вспыхивая синеватыми язычками
вокруг традиционного пирога, наконец, потухло.
И вдруг—что же?.. Хотя лампы не были зажжены, в зале было совершенно
светло. В окна проникал яркий красноватый отблеск огня, никем
до сих пор не замеченный.
Все вскочили со своих мест, смотря с удивлением друг на друга.
— Пожар!—закричали некоторые.
Но раз не горел самый дом, то какой же мог быть пожар в окрест^
ностях мыса Батурст?
Лейтенант бросился к окну и тотчас же понял, в чем дело. Это было
извержение вулкана.
За утесами, по другую сторону бухты Моржей, весь горизонт был
озарен пламенем. Вершин огнедышащих холмов, находящихся за тридцать
миль от мыса Батурст, не было видно, но огненный сноп, поднявшийся
страшно высоко, освещал всю местность своим красным отблеском.
— Это еще красивее северного сияния!—воскликнула Полина Барнетт.
Томас Блэк не согласился с таким определением. Разве можно сравнить
красоту земных явлений с небесными! Но никто не захотел спорить
с астрономом по этому предмету, так как, несмотря на сильный холод
и ветер, все спешили выйти из дома, чтобы полюбоваться великолепным
зрелищем.
Если б Гобсон и его спутники небыли так укутаны с головою в мех, они слышали бы шум, происходивший от извержения, и могли бы делиться
впечатлениями, вызванными этим чудным зрелищем. Но их рот и уши были
закутаны в мех. Им оставалось только молча любоваться великолепной
картиной, которую никакая кисть, никакое перо не в силах описать. Среди
глубокого мрака этой полуночной страны, покрытой сплошь белым снегом, блеск вулканического пламени давал необыкновенные световые эффекты.
Зарево расходилось по небу все выше и выше, затмевая постепенно звезды.
Снег отливал золотом. Ледяные горы сверкали, как громадные зеркала.
Блестящие снопы преломлялись на всех углах, и наклонные плоскости
отражали световые лучи со всевозможными оттенками. Эта игра света
производила впечатление великолепной декорации в феерии.
Сильный холод все же заставил колонистов оторваться от этой очаровательной
картины и вернуться домой.
В следующие дни холод еще больше усилился. Можно было опасаться, что ртутный термометр не будет в состоянии показывать градусы, и придется
его заменить спиртовым. В ночь с 28-го на 29-е декабря ртуть
опустилась до тридцати двух градусов ниже нуля (тридцать семь градусов
ниже нуля по Цельсию).
Печи топили, не переставая, но, несмотря на это, температуру в комнатах
не могли довести выше двадцати градусов (семь градусов ниже нуля
по Цельсию). В расстоянии десяти шагов от печки уже было нестерпимо холодно.
Поэтому лучшее место, возле печки, было предоставлено ребенку, колыбель которого качал по очереди каждый, подходивший погреться к
печке. Было строго запрещено отворять окна и двери, потому что врывавшийся
в комнаты холодный пар превращался в снег. Уже в сенях
дыхание людей превращалось в лед. Со всех сторон раздавался какой-то
сухой треск, который удивил бы людей, незнакомых с особенностями этого
климата; это трещали от сильного холода стволы деревьев, из которых
был сколочен дом.
Все спиртные напитки, находившиеся на чердаке, были перенесены
в залу; алкоголь сгустился, и весь спирт сконцентрировался на дне бутылок
в виде ореха. Сделанное из еловых шишек пиво замерзло и разломало
бочки. Все твердые тела точно окаменели и не поддавались действию
тепла. Дрова плохо горели, и Гобсон должен был пожертвовать некоторым
количеством моржевого жира, чтобы увеличить огонь. Благодаря хорошей
тяге в комнате не было ни малейшей копоти.
Замечательно следующее обстоятельство: во время морозов всех мучила
страшная жажда. Чтобы утолить эту жажду, приходилось постоянно оттаивать
жидкости на огне, так как в замерзшем виде они не достигали бы
цели. Затем колонистов одолевала дремота, против которой все тщетно
боролись, несмотря на увещания лейтенанта Гобсона, который старался
личным примером поддержать более слабых. Полина Барнетт, всегда энергичная, деятельная, тоже помогала лейтенанту, воодушевляя всех своими
советами и веселыми разговорами. Она или читала вслух, или пела песню, которую все хором повторяли за нею. Пение это будило дремавших
которые, в свою очередь, присоединялись к хору. Так проходили долгие
дни затворнической жизни. Лейтенант, наблюдая за термометром, с ужасом
замечал, что мороз все увеличивается. 31-го декабря ртуть совершенно
замерзла в термометре.
Это означало, что было больше сорока четырех градусов ниже нуля.