— А когда мы будем учить стихи? — спросила она у меня.
— Какие стихи?
— Как какие? Забыл? А "Зима. Крестьянин, торжествуя"? Я никак не могу их запомнить.
— Это потому, что они неинтересные, — сказал я — Вот те стихи, что сочинили в нашем классе мальчишки, сразу запоминаются. Потому, что интересные.
Люся новых стихов не знала. Я их прочел ей на память:
Люсе стихи так понравились, что она их сразу запомнила. Вдвоем мы быстро одолели «крестьянина». Я уже собирался потихоньку вылезти в окно, но Люся опять вспомнила — они должны вставлять в слова пропущенные буквы. У меня даже зубы заныли от досады. Кому интересно делать бесполезную работу? Буквы в словах пропускают, как нарочно, самые трудные. По-моему, это нечестно Как бы ни не хотелось, а вставлять пришлось.
Люся уверяет, что это стихотворение Пушкин написал своей няне. Это ей сказала бабушка. Неужели Карандашкина считает меня таким простачком? Так я и поверю, что у взрослых бывают няни. Просто бабушка посмеялась над нею, и все.
Но как же быть с этой "п…другой"? Мы посоветовались и решили уже вставить букву «а», как вдруг в комнату ввалились Катя и Женьчик. Не знаю, почему им вздумалось припереться. Я, во всяком случае, их не приглашал. Не хватало еще, чтобы Катька отправилась на кухню и доложила моей маме, сколько двоек я сегодня нахватал. Ко мне и Люсе эти зубрилы относились свысока, потому что учились лучше нас. У Кати были выпученные круглые глаза и толстые косы. Этими косами она гордилась так, как будто их выдали ей за хорошую успеваемость и отличное поведение. Говорила Катя медленно, нараспев, все делала с толком и никогда не спешила. А о Женьчике просто и рассказывать нечего. Он сам по себе почти и не говорил, а только повторял Катины слова. Женьчиком звала его бабушка, которая провожала его в школу, как маленького. Поэтому и мы все стали звать его Женьчиком. Только Катя звала его Евгением. Она любила все делать правильно.
Катя поздоровалась, как будто мы с нею сегодня не виделись, и сказала, посмотрев на Люсю:
— Опять у тебя коса расплелась. Это неряшливо. Причешись.
Люся боднула головой. Она не любила причесываться. Она не любила, когда ей делали замечания. Катя вздохнула. Женьчик тоже вздохнул. Катя покачала головой. Женьчик тоже покачал.
— Раз вы здесь оба, — сказала Катя, — мы вас двоих и подтянем.
— Подтягивайте скорей! — закричала Люся. — А то нам некогда. Мы еще не все уроки сделали.
— А какой у вас ответ получился в задаче? — спросила Катя, точь-в-точь как Зоя Филипповна.
— Полтора землекопа, — ответил я нарочно очень грубо.
— Неправильно, — спокойно возразила Катя.
— Ну и пусть неправильно. Тебе-то что! — ответил я и сделал ей страшную гримасу.
Катя опять вздохнула и опять покачала головой. Женьчик, конечно, тоже.
— Ей больше всех надо! — выпалила Люська.
Катя поправила свои косы и медленно сказала:
— Пойдем, Евгений. Они еще и грубят.
Женьчик рассердился, покраснел и самостоятельно выругал нас. Мы этому так удивились, что ничего ему не ответили. Катя сказала, что они сейчас же уйдут, и от этого будет хуже только нам, так как мы останемся неподтянутыми.
— Прощайте, лодыри, — ласково сказала Катя.
— Прощайте, лодыри, — пискнул Женьчик.
— Попутный ветер в спину! — гаркнул я.
— До свиданья, Пятеркины-Четверкины! — пропела смешным голосом Люська.
Это было, конечно, не совсем вежливо. Ведь они были у меня в доме. Почти в гостях. Вежливо — невежливо, а я их все-таки выставил. Да и Люська убежала вслед за ними.
Я остался один. Просто удивительно, до чего не хотелось делать уроки. Конечно, если бы у меня была сильная воля, я взял бы, назло себе, и сделал. Вот у Кати небось была сильная воля. Надо будет помириться с нею и спросить, как она ее приобрела. Папа говорит, что каждый человек может выработать волю и характер, если он борется с трудностями и презирает опасность. Ну а с чем мне бороться? Папа говорит — с ленью. Но разве лень — трудность? А вот опасность я бы с удовольствием презирал, да только где ее возьмешь?