Николь Краусс
В сумрачном лесу
Посвящается моему отцу
Изгнание из рая в главной своей части вечно. То есть хотя изгнание из рая окончательно и жизнь в мире неминуема, однако вечность этого процесса (или, выражаясь временными категориями, – вечная повторяемость этого процесса) дает нам все же возможность не только надолго оставаться в раю, но и в самом деле там находиться, независимо от того, знаем ли мы это здесь или нет.
Copyright © 2017 by Nicole Krauss
Russian translation rights arranged with Melanie Jackson Agency, LLC through Anna Jarota Agency
© М. Синельникова, перевод, 2019
© ИД «Книжники», издание на русском языке, 2019
© И. Бурштейн, оформление, 2019
I
Айека
До своего исчезновения Эпштейн пробыл в Тель-Авиве три месяца. Никто не видел его жилища. Дочь Эпштейна Люси приезжала с детьми к нему в гости, но он поселил их в «Хилтоне», и встречались они лишь за обильными завтраками, во время которых сам он, правда, только прихлебывал чай. Люси хотела зайти к нему, но он отговорился тем, что квартира слишком маленькая и скромная и для приема гостей не подходит. Люси, которая еще не до конца пришла в себя после развода своих немолодых родителей, недоверчиво прищурилась – до сих пор в жизни Эпштейна не бывало ничего маленького и скромного, – но, несмотря на сомнения, ей пришлось принять это заявление, как и все другие внезапные перемены в отце. В итоге Люси, Иону и Майю в квартиру отца, находившуюся, как оказалось, в доме-развалюхе возле древнего порта Яффы, привели полицейские детективы. Краска на стенах облупилась, а душ был устроен прямо над унитазом. По каменному полу величественно шествовал таракан. И когда полицейский раздавил его ботинком, Майе, самой младшей и умной из детей Эпштейна, пришло в голову, что этот таракан, возможно, был последним, кто видел ее отца. Если, конечно, считать, что Эпштейн вообще там жил, поскольку о его присутствии здесь свидетельствовали разве что несколько книг, покоробившихся от влажного воздуха, проникавшего в открытое окно, и пузырек с таблетками кумадина, который он принимал с тех пор, как пять лет назад у него обнаружили мерцательную аритмию. Совсем уж убогим это жилье назвать было нельзя, и все же оно было больше похоже на трущобы Калькутты, чем на гостиничные номера, в которых дети Эпштейна останавливались вместе с отцом на побережье Амальфи и на мысе Антиб. Впрочем, эта комната, как и те, другие, смотрела на море.
В последние месяцы до Эпштейна стало сложно достучаться. Ответы теперь не прилетали от него мгновенно. Раньше за ним всегда оставалось последнее слово, и не было такого случая, чтобы он не ответил, не важно, днем или ночью. Но постепенно сообщения стали приходить все реже и реже. Время между ними растягивалось, потому что оно растянулось внутри него: вместо двадцати четырех часов, которые он когда-то заполнял всем на свете, появилась шкала в тысячи лет. Семья и друзья уже привыкли к тому, что он порой замолкал, поэтому никто не встревожился, когда в первую неделю февраля он вообще перестал отвечать. Но однажды Майя проснулась ночью, почувствовав колебания той невидимой нити, которая все еще связывала ее с отцом, и попросила папиного кузена пойти проверить, как у него дела. Моти досталось от Эпштейна много тысяч долларов, и он, погладив по заднице свою спящую любовницу, зажег сигарету и сунул босые ноги в туфли, – несмотря на ночь, он был не против обсудить с Эпштейном новые инвестиции. Прибыв по записанному на ладони адресу в Яффе, Моти тут же перезвонил Майе. Это какая-то ошибка, сказал он ей, ее отец никогда не стал бы жить в такой трущобе. Майя позвонила юристу Эпштейна Шлоссу, единственному, кто вообще хоть что-то знал, и тот заверил ее: адрес верный. Наконец звонок, кнопку которого Моти непрерывно давил коротким толстым пальцем, разбудил молодую женщину, жившую на втором этаже, и та подтвердила, что Эпштейн и правда последние несколько месяцев жил этажом выше, но она его уже много дней не видела или, точнее, не слышала – она успела привыкнуть к тому, как ночами он ходит взад-вперед у нее над головой. Молодая женщина стояла в дверях и, позевывая, разговаривала с лысеющим кузеном своего соседа сверху, но она и представить себе не могла, что ситуация будет развиваться столь стремительно и она свыкнется со звуками шагов множества людей в квартире наверху – людей, изучающих следы человека, с которым она была едва знакома и тем не менее ощущала странную близость с ним.
Полиция занималась делом всего полдня, потом его забрала служба безопасности «Шин-бет». Шимон Перес лично позвонил родным Эпштейна и пообещал горы свернуть. Таксиста, который шесть дней назад заехал за пропавшим, нашли и допросили. Он был сильно напуган и непрерывно улыбался, демонстрируя золотой зуб. Потом он повез детективов из «Шин-бет» по дороге вдоль Мертвого моря, и хотя очень нервничал и поначалу заплутал, все же сумел найти то место, где высадил Эпштейна, – перекресток возле голых холмов на полпути между Кумранскими пещерами и Эйн-Геди. Поисковые отряды отправились прочесывать пустыню, но нашли только украшенный монограммой пустой портфель, вследствие чего, как сформулировала Майя, возможность пресуществления отца стала казаться еще реальнее.
1
Пер. с нем. С. Апта. Здесь и далее цитаты из произведений Ф. Кафки даются по российским изданиям.