— Не нам попов судить, на то черти есть, — ехидно поддакнул Дымов.
— А как же план золотодобычи выполнять будем? — спросил председателя Иван и взглянул на молчавшего Рудакова.
— Не бойся, паря, фортуна — родная сестра старателю, малость помучает, но не бросит. Плана нет до первого самородка. Найдем — и все долги разом покроем. Старатель с малолетства расположение к золоту имеет, это понимать надо.
— Нет, Павел Алексеевич, на казенных работах план не фартом выполняют. А про наше слово — досрочно пятилетку выполнить — забыл? — наступала на Пихтачева Наташа.
— Пятилетка на то и есть пятилетка, чтобы ее в пять лет выполнять, — огрызнулся тот.
Теперь в спор решил вмешаться Рудаков.
— Наташа права. Вы забыли, что план у нас — закон, не выполнять его — значит творить беззаконие.
Старатели, удрученные, примолкли, старики недоверчиво качали головами. Тишину нарушал только шум воды, размывающей породу.
— Это ты, Сергей Иванович, того… загнул, — показав загнутый палец, усмехнулся Пихтачев.
— Вы думаете, что законы не для старателей писаны? Возьмем хотя бы сегодняшний прогул на третьей гидравлике. Что ты, председатель, думаешь предпринять? — задал вопрос Рудаков.
Павел Алексеевич развел руками.
— Не первый раз он запьянствовал, хоть под суд отдавай.
— Вот, вот, давно нужно было кое-кого за ушко да на солнышко, а ты покрываешь.
— Придется, что поделаешь, хоть и жалко, — ведь за старателем не пропадет, он завсегда свое отработает. Так я говорю, народ? — обратился Пихтачев к старателям.
— Вестимо! — закричал Михайла, разворачивая гидромонитор.
— Недаром старики говорят: старатель — птица вольная, его не смеришь на общий аршин, он и работает и пьет по своему разумению, — поддержал председателя Дымов.
— Птица вольная? — переспросил Рудаков. — Красиво сказано. Так кто же в самом деле старатель? А? — обведя всех пытливым взглядом, спросил он.
Старатели неловко молчали, не находя ответа на такой странный вопрос. Действительно, кто же они?
— Рабочий? — подсказал инженер.
— Нет, — ответила Наташа.
— Крестьянин?
— Нет, — возразил Иван.
— Добытчик, вот кто, — нашелся Пихтачев.
— У нас такого класса нет. Старателю нужно приставать к одному какому-нибудь берегу, свое место в жизни находить, — заявил Иван.
Этот разговор обескуражил Пихтачева. Председатель потерял свою самоуверенность и, чтобы не упасть в глазах дружков, попытался свести все к шутке:
— Больше двух веков старатели по нашей земле ходили, а теперь вроде беспачпортными бродягами стали. Так, что ли?
Но шутка председателя успеха не имела, старатели молча поглядывали на Рудакова, они ждали, что скажет он.
— Вы подумайте над тем, что сказал Иван… А теперь, Павел Алексеевич, скажи мне: ты знаешь о том, что твои артельщики, по существу, работают впустую, копейку рублем добывают?
— Думать-то мне некогда, Сергей Иванович, хозяйство у меня большое, — уклончиво ответил председатель. И добавил: — Оно конечно, маловато стали давать золотишка, слов нет. Сколько пива, столько песен.
Рудаков усмехнулся.
— Выходит, умерла та курица, что несла золотые яйца.
— Что поделаешь, будем искать другую курочку-рябу, — не унывал председатель.
— Сказке конец. Принимайтесь-ка за большое дело, стройте Медвежий рудник, — предложил Рудаков.
Пихтачев ждал подобного предложения, но тут с деланным удивлением свистнул и сказал:
— Вон чё, куда загнул. — Он вытащил из кармана большой клетчатый платок, обтер им потное, рябоватое от следов оспы лицо. Всего полчаса назад он смеялся над Иваном, считая рудник глупой затеей, а сейчас ему угрожают этим рудником.
Пихтачев злился. Исчиркав несколько спичек и не закурив, он швырнул коробок, выплюнул папиросу и закричал:
— Не выгорит у вас! Привозите рабочих и стройте, а нас оставьте в покое. Жили мы без вас и вашего рудника — и дальше будем жить. Понятно?
— Ну, разве это будет по-государственному? — не обращая внимания на тон председателя, спокойно проговорил инженер. — Завозить сюда рабочих, когда тремстам старателям нечего делать?
— Верно, Сергей Иванович! Как только начнут рудник строить, вся молодежь из артели на государственные работы уйдет, — выпалила Наташа и покраснела, оглянувшись на Пихтачева и Ивана.
— Что? Разваливать артель? Да кто вас, чертей, отпустит! — закричал на нее Пихтачев.
— Спокойнее, Павел Алексеевич. Зачем кричишь на девушку? — осадил его Сергей Иванович.
— Силком не удержишь, дорогу к большой жизни артелью не загородишь, — сказал Пихтачеву Иван.
— Я хочу работать, как работают горняки на Новом руднике. Я не хочу, как мой отец, с двадцати лет корчиться от ревматизма, — волнуясь, говорила Наташа.
— Ишь раскудахталась! «Как на Новом». Лучше помолчи, не бабьего ума дело артель кончать! — уже не сдерживая себя, кричал председатель.
Считая дальнейший спор ненужным, Рудаков примирительным тоном заключил:
— Здесь не договориться, поэтому перенесем этот спор на общее собрание артели. Как сами решите, так и будет.
— Я даже не подумаю созывать собрание, — вызывающе глядя на Рудакова, заявил красный от злости председатель.
— Подумай. А если не додумаешься, соберем и без тебя, — твердо ответил ему Рудаков.
— Вот что, Сергей Иванович: не пугай вдову замужеством. Давай хозяйничай, командуй здесь, а я уйду от греха подальше.
Сорвавшись с места, Пихтачев подбежал к лошади, легко вскочил в седло и, огрев коня плеткой, галопом понесся по просеке. Проскакав мимо сероватых галечных отвалов, он перевел Гнедка на рысь и вскоре, жалея коня, поехал шагом.
— Нет, Гнедко, мы еще посмотрим, чья возьмет, потягаемся, — подбадривал себя упрямый председатель.
Глава седьмая
КЛЮЧИК
Стащив с головы потертую беличью шапку, Захарыч устало присел на толстую замшелую валежину, спустил по рукам веревки берестяного короба, оттягивавшего плечи. Дымов и Михайла тоже сняли заплечные мешки и уселись рядом.
— Полдня без передыха идем, смолокурку прошли, а где она, твоя делянка? — недовольно спросил Захарыч Дымова и ковырнул суковатой палкой муравьиную кучу. Большущие красноватые муравьи мигом обсыпали его сапоги-бахилы, и старик, чертыхнувшись, пересел на другое место.
— Неуемный, все бы тебе баловать. Вот найдем охотничье зимовье, а рядом с ним и мой ключик, — ответил Дымов.
— Ну? — устало процедил сквозь зубы Михайла.
Дымов только пожал плечами.
Наступила звенящая тишина непролазной глуши. Разлапистые кедры и островерхие пихты, оплетенные крепкой лесной паутиной, заслоняли солнце, и лучи его не могли пробиться в эту чащу — здесь было сумеречно даже днем.
— Эх, ты! Старшинка! Надо было тебе затесы сделать, они бы сразу вывели к зимовью, — корил Дымова Захарыч, отрубая топориком сухие сучья валежины.
— Да я по тайге хожу, как по своей избе, — оправдывался Дымов.
Он скинул на землю рваную телогрейку с торчащей ватой, высоко подпрыгнул и зацепился руками за толстую ветку кедра, легко подтянулся и, обхватив ствол ногами, полез кверху.
— Как есть шимпанзе. И портрет подходящий, — заметил Захарыч. Он вытащил из кармана обугленную картофелину и, разломив ее пополам, положил на зеленовато-серый бархатистый мох. — Закуси, Михайла. Когда еще ужинать будем… Эй, Граф, чё видать? — закричал он, задрав бороду.
Добравшись до качающейся вершины высокого кедра, Прохор огляделся. Бескрайнее море синей тайги слегка волновалось от набегов шального ветра. Совсем рядом Дымов увидел бурый крутой обрыв, за которым белела пенистая река, подернутая легким туманом. Он поспешно спустился с дерева и, улыбаясь, объявил:
— Обрыв и река близко, версты три. Пошли.
— Как же — три версты. У тебя глаз — ватерпас, — ворчал Захарыч.
— Не хочешь идти — вертайся обратно, — обиделся Дымов.