Я взываю к порядочности месье Элимана. Если она у него еще сохранилась, он должен признать свою вину публично. Вероятно, пострадает его репутация, но в моральном плане он, безусловно, выиграет. А с ним и бассерский народ.
Анри де Бобиналь
21 августа
Когда мы со Станисласом обедали в пакистанском бистро, он, дожевывая пирожок с мясом, вдруг заявил:
– Забыл тебе сказать кое-что. Вчера я перечитывал «Дневник» Гомбровича. Там речь идет о пятидесятых годах. Как ты, может быть, знаешь, он тогда жил в Аргентине. И вот что он пишет: «Сабато познакомил меня с одним африканским писателем, который недавно приехал сюда. Странный тип. Посмотрим, чего стоит его книга. Сабато мне ее подарил». Через две страницы он уже описывает свои впечатления. «Закончил книгу африканца. Приятно блуждать в его «Лабиринте» (хоть и бесчеловечном), несмотря на совершенно излишние стилистические изыски: в этом отношении он напоминает первого ученика в классе, который прочел все на свете». Возможно, это простое совпадение. Возможно, Гомбрович говорит о другой книге и о другом африканце. И все-таки – «Лабиринт», «бесчеловечный»… Есть ли вероятность, что… Не знаешь, твой Элиман случайно не побывал в Буэнос-Айресе в пятидесятых годах?
– Не знаю. Пока еще не знаю. Но Сига Д. должна знать. Она мне скажет, да или нет.
Недавнее выступление в печати Анри де Бобиналя лишний раз подтверждает: дело Элимана далеко от завершения. Так, Поль-Эмиль Вайян, профессор кафедры литературы в Коллеж де Франс, заинтригованный заметкой своего коллеги и этнолога, прочел книгу Элимана, а затем обратился к нам.
Этот эрудит был поражен столь же искусными, сколь и очевидными «литературными заимствованиями», которые обнаружил в романе. Вся книга, словно заплатами, испещрена переписанными фразами из произведений европейских, американских и восточных авторов прошлого. Кажется, не был забыт ни один знаменитый литературный текст, от античности до наших дней […].
Месье Вайян, разумеется, решительно осуждает подобную практику, но в то же время восхищается тем, как виртуозно автор включил в книгу эти разнородные фрагменты, перемешав их со своей собственной прозой и встроив в сюжет так, чтобы все в целом не превратилось в абракадабру.
Альбер Максимен
«Пари-Суар»
22 августа
Последний день перед отъездом Мусимбвы в Конго. Он позвонил мне, и я сразу понял: он испытывает страх, который сжимает грудь накануне далекого путешествия. Это меня успокоило: если он сознаёт опасность поездки, значит, предпринимает ее в ответ на услышанный им зов. Он сказал мне, что был бы рад взять «Лабиринт» с собой, и пожелал мне удачи в поисках Т. Ш. Элимана. Я поблагодарил его и стал умолять, чтобы он не вздумал браться за какую-нибудь очередную «книгу о возвращении на родину». Он поклялся, что сумеет не свалиться в эту смрадную трясину, которая разверзается под ногами всех писателей-эмигрантов, вообразивших, что они вернулись домой. Мы посмеялись, и на этом разговор закончился. Мы сказали друг другу «до свидания». И прервали соединение.
После этого я включил компьютер и занялся «Лабиринтом бесчеловечности». Я преследовал слова, как охотничий пес, как сыщик, как ревнивец. Моя литературная слежка разворачивалась в самом сердце фразы Элимана. Я не копировал текст. Я писал его; я стал его автором, подобно тому как борхесовский Пьер Менар был автором «Дон Кихота». Спустя четыре часа я закончил. И послал файл электронной почтой Мусимбве с припиской: «В дорогу». Ответ пришел немедленно: «Ты псих, парень, но спасибо». После этого я пошел в африканский ресторан. Музыкант играл на коре современные хиты. Это меня опечалило, и я, поедая рагу с арахисовым соусом, поймал себя на том, что с удовольствием послушал бы старую заунывную мандинкскую балладу.
Приходится признать: Т. Ш. Элиман, чья книга нам так понравилась – плагиатор. Тем не менее мы утверждали и утверждаем: речь идет об очень талантливом авторе, что бы там ни думали болваны вроде Вижье д’Азенака. Разве вся история литературы не представляет собой один сплошной плагиат? Чем бы был Монтень без Плутарха? Или Лафонтен без Эзопа? Мольер без Плавта? Корнель без Гильена де Кастро? Возможно, проблема кроется в самом слове «плагиат». Вероятно, все сложилось бы иначе, если бы вместо него мы использовали более литературное, более интеллектуальное, более нейтральное, более высокое, по крайней мере на первый взгляд, слово: интуиция.
«Лабиринт бесчеловечности» заимствует слишком откровенно. В этом его грех. Возможно, быть выдающимся писателем – значит всего-навсего умело скрывать случаи плагиата и непрямого цитирования […].