Ничего лишнего, всё целесообразно.
Видимо, девушки пришли к такому же мнению и о хозяине квартиры, т. к. раскованно заулыбались и сели в кресла. Себе я поднёс стул и взял в руки бутылку с коньяком.
— Ой, девушка на картине — вылитая Татьяна. Это её фотография? — спросила Марина, заметив репродукцию над тахтой. Она всегда говорила громким, бесцеремонным голосом, как Дана из телепередачи «Армейский магазин», к тому же, смахивала на неё по внешности.
— Это мадонна Леонардо да Винчи. Татьяна тогда ещё не родилась, — объяснил я.
— А я думала — будем записью заниматься, — сказала Лариса, глядя на коньяк.
Она сидела лицом к солнцу, и я понял, наконец, секрет её больших глаз, так смутивших меня в киоске — глаза её как хамелеоны, играли всеми цветами радуги, но не отражённым светом, а активно излучаемым изнутри.
Столь редкое качество сразило меня вконец, в голове промелькнуло страстное, безнадёжное желание слиться с ними, раствориться в них.
— Можно и записью заняться, — продохнул я.
— Ну, уж это без меня, — сказала Марина, — кстати, мы тоже принесли вино, — и она достала из сумочки подруги, поставленной на угол стола, бутылку неизменного бюракана.
Насколько я знал Марину раньше, она всегда отличалась прямотой выражения своих мыслей.
— Но мы хотим выпить коньяку. Правда, Лариса? — продолжила блондинка.
— Люблю коньяк — налей земляк! — продекламировала Лариса и пододвинула рюмку.
— О, да ты не робкого десятку! — подумал я и разлил «Арарат».
Сразу похорошело, девчонки затребовали музыку. Я включил жизнеутверждающую «Европу».
— Всё-таки зарубежная попса лучше нашей, — прозвенел Ларисин колокольчик, она подняла на кресле руки кверху и, помахивая ими, стала подпевать в такт песне.
— Ты серьёзно увлекаешься музыкой? — спросил я.
— Старший брат приучил.
— Так у него, наверно, всё есть, что у меня.
— Он уехал с предками в Волгодонск, я живу одна.
— А что они уехали?
— Юг есть юг.
— Не ври Лариса, — сказала Марина, — у неё папа импотент по радиации, а мама здесь загуляла. Зато у Лариски теперь отдельная квартира, предки оставили её доучиваться в колледже.
— Так сразу всё и выдала, дура! — огрызнулась Лариса.
Колледж в нашем городе считался его гордостью. Туда брали не всех, а по тестовому отбору. Значит красавица ещё и с умом.
— Да, ладно, пошли танцевать Вадик!
Марина выхватила меня со стула и заприжималась в танце горячим телом.
— Ты что всё ещё один? У тебя есть девушка?
Я знал, что Марина разведена.
— Нет и не надо, — ответил я лицемерно.
— Да уж на твоей Тане свет клином сошёлся. Подумаешь!
Я промолчал.
— Займись Ларисой, — предложила партнёрша, — знаешь, она такая… — загадочная! — наконец, подобрала она слово.
Мне стало весело, и я расхохотался.
— Что ты гогочешь?
— Знаешь в чём загадочность всех женщин?
— В чём?
Я наклонился к уху Марины, чтобы не услышала подружка, и прошептал:
— У всех женщин есть п … а, но ведут они себя так, как будто её нет.
— Наха-а-л! — жеманно пропела блондинка.
— Тогда нахал, не я, а Пушкин, это он открыл, вон, видишь, на полке, стоят его «Записки»?
Я заметил краем глаза, как Лариса, то ли ревниво, то ли осуждающе, следит за нашей болтовнёй.
— Вот, дурак, вдруг она что расслышала, — закорил я себя.
Музыка закончилась, мы сели и продолжили возлияние.
Потом я поставил свой любимый «Пинк Флойд» и пригласил на танец Ларису. Она на каблуках была, почти, одного со мной роста — под метр восемьдесят, и поэтому наши взгляды уперлись. В гляделки я ей явно проигрывал.
— Голова идёт кругом от твоих глаз, — выдохнул я.
— А Вы тоже мужик ничего, люблю бородатых, — отвечала девушка.
— Не надо шутить Лара, я в отцы к тебе гожусь.
— Ты что, тоже с радиацией работаешь? — простенько перешла она на «ты», а сам вопрос содержал интимный прозрачный намёк.
— Да нет, я электронщик, — выдал я прямой ответ, пропустив намёк.
— Да? А я хочу программисткой стать.
— Сколько тебе лет?
— Скоро шестнадцать.
— Так тебе пятнадцать? — вконец, изумился я.