К этой задаче они готовились не только теоретически, изучая нравственное богословие, но и практически, разбирая на занятиях некоторые казусы. Им задавали пробные исповеди.
И вот однажды Васарису достался разбор такого казуса.
Профессор пришел на урок в плохом настроении, а может быть, у него просто болел зуб. Все опустились на колени и прочли молитву, как это было принято делать перед началом и после окончания урока. Когда молитва кончилась, профессор не поднялся на кафедру, а подошел к скамьям. Семинаристы, не осмеливаясь поднять глаз и стараясь не обнаружить страха, ждали, когда профессор назовет фамилию злосчастного.
— Dominus[56] Васарис! — прозвучало в мертвой тишине аудитории.
Васарис встал, а профессор, заложив руки за спину, прошелся дважды по аудитории и, пронзая его взглядом, сказал:
— Прошу тебя, domine, практически разобрать такой элементарный казус. Пришел к тебе исповедываться Кай и сказал: «Osculavi Caiam…»[57]. Ну?
Казус действительно был простой, но именно поэтому и затруднительный. В исповедальне ни один настоятель или викарий не станет из-за него ломать головы, а спросит: «Этим и кончилось? Больше ничего не было? Сколько раз?» и пойдет дальше. Семинаристам тоже советовали не вдаваться в подробности, когда дело шло о нарушении шестой и девятой заповеди, и лучше задавать вопросов меньше, дабы не ввести в соблазн исповедывающегося и не натолкнуть его на то, о чем он еще и сам не помышляет. Все же эти вопросы были необходимы, особенно на занятиях, где следовало показать умение и методику.
От потока нахлынувших соображений у Васариса ум за разум зашел. Что это — materia gravis или levis?[58] Если levis per se[59], то может gravis per accidens[60] или ex circumstantiis[61], либо наоборот? И кто была Кайя? Девушка, замужняя или монахиня? А этот Кай?.. Какой это был поцелуй? Нет, такого вопроса задавать не следует, а то еще введешь в соблазн исповедующегося… Да было ли вообще наличие греха? Три условия тягчайшего греха: cognitio intellectus, deliberatio voluntatis, liberus consensus…[62]
— Сперва надо узнать, — начал Васарис, — была ли здесь materia gravis или levis…
— Что?! — воскликнул профессор, — ты так ему и скажешь на исповеди? Практически подходи! Osculavi Caiam. Ну?
Пока Васарис отыскивал первый подходящий вопрос, профессор нетерпеливо топал ногой:
— Ну-ну-ну!.. Pytaj, pytaj, pytaj!..[63] Osculavi Caiam… Ну?
— Кто была Кайя? — наконец осмелился спросить «исповедник».
— Моя кухарка! Да, моя кухарка.
«Плохо! — подумал Васарис. — Если уж кухарка, наверное, это будет materia gravis. Казус осложняется».
— Почему ты ее поцеловал? — продолжал он задавать вопросы.
— Почему?.. Ну, потому что испекла хорошие блины. Вкусные блины были.
«Слава богу! — подумал Васарис, — osculum non ex libidine nullum peccatum[64]. Казус разрешен».
— В таком случае никакого греха не было, — дерзнул сказать он вслух.
Но профессор подпрыгнул, как ужаленный:
— Да? Ты думаешь, что после хороших блинов и согрешить нельзя? Не давай исповедующемуся ввести тебя в заблуждение! О чем еще должен спросить?
Васарис вспомнил, что иные, исповедуясь в грехах подобного рода, порой пытаются смягчить их: выдвигают какое-нибудь невинное обстоятельство, прибегают к двусмысленным выражениям или многое утаивают. Он тут же поправился: