— Аллах акбар!
— Аллах акбар! — вторила ему озверевшая от молодой, горя-чей крови толпа.
Двое духов, что держали парнишку, отпустили тело, и оно безжизненно рухнуло под ноги полевого командира… Молодое сердце все еще работало, и сонная артерия начала обильно, пульсируя, окрашивать в багряный цвет серые плоские кам-ни… Тут же моджахед швырнул голову по узкой каменистой улочке… Она покатилась, забрызгивая кровью все те же серые камни… Когда голова остановилась, то на Жаргала смотрел один затекший глаз, но в нем уже не было юношеского огонька — он был пуст… Впервые за это время каменное лицо полевого командира преобразилась — его черты изобразили брезгливость… Он снова присел на корточки теперь уже перед обезглавленным парнишкой и стал вытирать залитую кровью руку и свой кривой нож о хэбэ совсем еще юного пацана из глубинки, нелепо лежа-щего без головы на улице горного кишлака за многие тысячи километров от своих голубей… Вытерев руку и нож, моджахед поднялся. Его лицо приняло опять каменный вид, и он молча, не оглядываясь, быстро зашагал куда-то…
А голуби, чем-то встревоженные, начали биться в голубятне
о решетки, выбивая пух из своих тел. И отец, чинивший свой старенький мотоцикл «Урал», видя это и недоумевая, подошел к ним. Посмотрев немного на это необычное поведение любимцев сына, решил их выпустить немного полетать… Высоко-высоко взметнулись птицы ввысь, так что не было их видно. И пожилой крепкий мужчина еще долго стоял, запрокинув голову, смотря в небо… А голуби растаяли в синей мгле. И, потеряв всякую надежду на их возвращение, внутренне кляня себя на все лады,
238
совсем седой уже отец солдата с досады будет сидеть на кухне
и пить горькую… Как вдруг сквозь маленькое низкое окошко, словно лепестки цветков, срываемые теплым весенним ветром с вишен, белые птицы, кружась, опустятся на отчий дом…
Невозможно придумать реальную причину, почему молодая, чистая душа, не причинившая, по большому счету, никому зла, которой жить да жить, так мученически покинула этот мир… Но одно хоть совсем чуть-чуть утешает. Это то, что имя Жаргал с древнемонгольского переводится как «счастье, блаженство»… Может быть, там, высоко-высоко, где растаяли в синей мгле голуби, его юная душа сейчас испытывает это самое счастье и блаженство, потому как тут оно ему явно не досталось…
***
Кадышев, когда первый раз поднял голову под шквальным перекрестным огнем, как и Бердалиев, увидел впереди себя какую-то суету у сарбосов, но несколько автоматных очередей, которые легли совсем рядом, заставили его опять прижать ее
к камням. В ней в одну секунду пролетели вопросы: «Твою мать… Что там происходит? Какого хрена барбосы (так старлей называл сарбосов) не падают на землю? Что там у них за непо-нятка?… Сука… Нас ждали… Это явно засада… Кто предупре-дил?» И тут страшная догадка, словно молния с небес, ударила в мозг Кадышеву: «Барбосы! Бл… буду, это барбосы!» И он, несмотря на жесткий огонь, поднял голову и всмотрелся в про-исходящее впереди: в этот момент царандоевцы уже тащили волоком связиста в сторону кишлака…
— А-а-а-а… Суки… Обезьяны! Ну погодите у меня! — про-кричал старлей и, передернув затвор, стал поливать со своего АКСа сарбосов.
Один из них упал и сразу же начал ползти в сторону киш-лака. Другие, заметив, что по ним окрыли огонь, пригнулись и, отстреливаясь, попятилась к кишлаку Суфла… Бойцы, ле-жащие рядом с Кадышевым, увидев, что он вовсю поливает по афганским солдатам, тоже открыли огонь по ним… Но было слишком поздно. Через минуту царандоевцы исчезли вместе со связистом за глиняными домиками кишлака… Но раненый афганский солдат продолжал еще ползти…
239
— Ну… сука… держи, — вслух сказал старлей, как будто ца-рандоевец был рядом и слышал его.
Он задержал дыхание и прицелился… Короткая автоматная очередь патрона в четыре точно легла там, где полз сарбос… Афганец затих…
— Пацаны!.. Бл… Пропали пацаны! — в сердцах выкрикнул Кадышев и, опустив опять голову, от отчаяния, что ничем по-мочь им не может, стал бить правым кулаком по серым плоским камням, приговаривая одну и ту же фразу: