Мои впечатления о жизни в козельском лагере можно найти в моих воспоминаниях, помещенных в книге «Катынское преступление», вышедшей с предисловием генерала Андерса и под редакцией профессора Здислава Сталя в 1948 году.[27] Мне не хотелось бы тут повторяться, и посему я отсылаю интересующихся к этому сборнику, но кое-что, на мой взгляд, наиболее интересное и существенное, я все же опишу и в этих моих воспоминаниях.
Почти сразу же по сформировании лагеря стало ясно, что сформирован он для проведения следствия над каждым из пленных и селекции их по степени пригодности для советского режима. Естественно, следствие проводил НКВД. Необходимо сказать, что Советский Союз не был участником международной конвенции о военнопленных, не отличался особым уважением к человеческой личности и руководствовался в отношении пленных единственно своими собственными политическими целями, в двух словах которые можно описать, как достижение победы мировой революции.[28]
Руководил следствием комбриг Зарубин, занимавший довольно высокое положение в НКВД, человек достаточно образованный, владевший несколькими языками и очень приятный собеседник. Мне он напоминал образованных жандармских офицеров царской России, которых мне в юности пришлось узнать. Более подробно я его описал в моих воспоминаниях в сборнике «Катынское преступление».[29] Ему подчинялась группа следователей в званиях от лейтенанта до майора, основной задачей которых было составление индивидуальной характеристики на каждого из нас. Причем характеристики эти базировались не только на личных беседах и наблюдениях, но и на других доступных материалах. Достать же такие материалы не представляло большого труда, особенно в отношении тех офицеров, что проживали на оккупированной Советами польской территории. Кроме того, в лагере было довольно много энкаведешников из числа младшего командного состава. Эти занимались в основном проведением политических бесед, мы их называли по советскому образцу «политруком». Официальной их задачей было выяснение в ходе политбесед степени лояльности каждого из нас к советской системе, и надо думать, после каждой такой беседы они должны были составлять подробный рапорт. Последнее слово скорее всего принадлежало комбригу. Он довольно часто ездил в Москву, и, надо полагать, посещал лагеря польских пленных в Страбельске и Осташкове. Безусловно, его мнение сыграло свою роль в катынских событиях, хотя я и далек от мысли, что именно он принял решение о физической расправе над польскими офицерами. То же, что он мог распоряжаться отдельными судьбами, — это бесспорно. Во всяком случае, именно так случилось со мною. Так же скорее всего случилось и с профессором Вацлавом Комарницким, прекрасным знатоком конституционного и международного права, мобилизованного на службу в военный трибунал. Комбриг еще в самом начале следствия распорядился перевести профессора Комарницкого, который был в звании подпоручика, в офицерский барак, заселенный в основном полковниками, где условия жизни были много лучше. После ликвидации козельского лагеря Комарницкий попал в Грязовец и сразу же после заключения договора между Майским и Сикорским в 1941 году выехал в Лондон, где получил портфель министра юстиции в правительстве генерала Сикорского. По прибытии в Лондон профессор предпринял серию демаршей через польский МИД и посольство СССР с целью освободить меня из советского лагеря, куда я был помещен вопреки советско-польской договоренности.
В Козельске мы получили право переписываться с семьями, но обратным адресом должны были указывать: «дом отдыха имени Горького». Впрочем, я не исключаю, что первоначально и существовал проект создания дома отдыха в монастырских помещениях — климат в этой местности был очень здоровым. И тем не менее, название домом отдыха церковных зданий с пятиэтажными нарами внутри и несколькими сотнями заключенных — замечательный пример советского языкотворчества.
Название это было причиной и нескольких трагикомических происшествий. Так, мне рассказывали об одном офицере, который получил из дома письмо с укором от жены, что, дескать, в то время как семья чуть с голоду не умирает, сам он забавляется в доме отдыха. Другой офицер, житель Львова, показал мне письмо от жены, в котором она его просила приложить все усилия и использовать все свои связи в Советском Союзе, чтобы власти не уплотняли бы ее жилье. Но стоит и сказать, что в нашем лагере условия жизни вне всякого сомнения были много лучше, чем в других советских лагерях. Нам выдавали по 800 граммов ржаного хлеба, на обед и ужин мы получали суп и кашу. А в супе можно было найти кусок мяса или рыбы. Конечно, порции эти были не так велики, чтобы насытить, но достаточны, чтобы поддержать силы организма. А те из нас, кто соглашался работать на территории лагеря или за ней, получали дополнительное питание.
27
Zbrodnia Katynska w swietle dokumentow. Wydanie trzecie, Gryf Publishers, London, pp. 18–30, 40–49.
28
СССР не был членом Четвертой Гаагской конвенции 1907 года и не признавал Положения и обычаи ведения сухопутной войны и правил обращения с военнопленными, являющиеся приложением к этой конвенции. Более того, довоенными уставами Красной армии сдача советских солдат и офицеров рассматривалась как измена Родине и соответственно наказывалась — вплоть до расстрела. Это послужило причиной того, что советские военнопленные были в худшем, по сравнению с военнослужащими других стран, положении. Международный Красный Крест, не получая от СССР средств на их содержание, не мог осуществлять помощь советским пленным. То же самое зачастую происходило и с пленными, захваченными Красной армией, советский Красный Крест не принимал никакой помощи и средств на их содержание, и вопреки международному праву и обычаям, они полностью подпадали под действие советских законов. Безусловно, такой подход порождал массу злоупотреблений, жестокостей и беззаконий. После окончания Второй мировой войны большинство советских военнопленных были схвачены органами НКВД и СМЕРШа, осуждены и отправлены из немецких лагерей в лагеря советские. Причем, они отбывали наказание и после подписания СССР в 1949 году Женевской конвенции об обращении с военнопленными. Надо заметить, что обеими конвенциями, и 1907 и 1949 года, предусматривалось оказание медицинской помощи нуждающимся военнопленным и запрещение использования их на любых видах работ, кроме работ по уборке помещений, в которых они содержались.