Всему свету была известна проницательность Цицикорэ, душевная его зоркость. Умел он взглянуть в глаза прямо, строго, испытующе — железо, кажется, расплавилось бы под его взором. Разве такой человек мог унизиться до лжи?
Деревня питала к нему глубокое, непререкаемое доверие. При разделе двора, недвижимости, рабочей и убойной скотины неизменно звали Цицикорэ, как наиболее надежного, всеми почитаемого посредника и судью.
Ранней весной, как только, бывало, оттает, задышит земля и выглянет на свет, зазеленеет первая травка, незваный, непрошеный наставник и пастырь обходил деревню дом за домом, советуя, поучая, остерегая…
— Не выгоняй лошадь на подножный корм на луг Кориану — тамошняя трава, надо тебе знать, для коня смертельна! И сена, скошенного там, коню не давай — падет твоя животина. Так и знай!
— А какая тому причина?
— Причина?.. Я думаю — на том поле ведь разыгрались в прежние времена кровавые бои… И врагов там пало несчетное число! Вот вражеская кровь и кусается доныне, не унимается, действует и сейчас нам во вред! Казалось бы, уж высохла та кровь, — а все еще вскипает в земле, пропитала почву ядом, жжет нас, борется с нами из глубины, вот коней наших убивает. Да кабы мы сами ели траву, она и нас бы истребила!
Таково было наблюдение и рассуждение Цицикорэ. И сельчане в самом деле сторонились Корианского луга.
— Что ты бродишь среди ночи? — говорил, встретясь с Цицикорэ на дороге или в проулке, какой-нибудь пожилой крестьянин — из тех, кто был с ним на короткой ноге — другой бы и не осмелился лезть к нему с шутками!
— Надо обойти всю деревню, чтобы не прокрался к нам коварный враг или насильник; ведь какой нужен догляд, чтобы людей уберечь! Десять пар глаз надо иметь и десять пар ушей: нелегкое это дело — быть за все село в ответе! — отвечал Цицикорэ.
Цицикорэ Бакрадзе считал себя отцом и опекуном нашей деревни; он был непоколебимо убежден в каком-то важном своем предназначении, в том, что ему предстоит свершить великое дело. Он вмешивался во все, что бы ни происходило в селе, и считал это своим прямым долгом.
Влияние его на людей было велико. Никто не удивился, когда однажды привели к нему из соседней деревни больного ребенка для исцеления.
— Помоги нам, вечно болеет дитя, и притом не растет, точно заклятие на него положено! Возили мы его по докторам, да никто не мог разобраться…
— А от меня чего вы ждете, я-то тут при чем? Отвезите мальчонку в город, и пусть там кто-нибудь из рода Багратионов отвесит ему три оплеухи; вот тогда выправится ваше дитя, пройдет его хвороба.
— Так уж ты сам и ударь, благодетель! Лишь бы только поправился малец… — взмолился отец ребенка.
— Как можно! Тут нужен Багратион, Ираклия потомок — а я, кто я такой?
— Чем твой род хуже Багратионов? — польстил Цицикорэ отец больного.
Цицикорэ принял лесть, но дать ребенку пощечину все же не решился…
В июле, в страдную пору молотьбы, на рассвете слышались из деревенских дворов сердитые голоса ссорящихся женщин. Свекрови расталкивали, тормошили, поднимали заспавшихся снох-молодок: «Вставайте, надо коров подоить да в стадо выгнать, птицу покормить, снопы развязать да по гумну рассыпать…» Помните деревенский стишок: «Будь ты проклят, день батрачий, летний сон снохи короткий, как поднимут спозаранок, нос распухнет у молодки!..»
Тут-то и появлялся Цицикорэ — миротворец, укротитель свекровей и невесток. Сперва молодуху примется увещевать: «Перестань, успокойся, что ты плачешь-горюешь, ведь со смехом-радостью в дом пришла! Девять свах к тебе засылали, насилу заполучили — утихни, утихни!» Потом повернется к свекрови: «Что ж ты так, добрая душа, — это ведь твоего сына венчанная жена! Желанная! Так уж и ты держи ее в почете!» И тут слегка повысит голос: «Не век ей быть под твоим надзором! Дай ты ей вольно вздохнуть, пусть и она свету божьему порадуется! Ведь какую невестку заполучила — всем хороша, и в работе, и на племя! Род ваш увеличила, за три года трех внучат тебе родила! Мало ведь нас, грузин, надо нам плодиться, размножаться! Хвалю, хвалю ее за щедроту материнскую!»
Потом обращался к обеим вместе:
— Вы должны ковром друг перед другом стлаться! Слово сказать — розу с фиалкой из уст уронить! Живите в любви, в доброхотстве, во взаимной заботе!
Так, бывало, утихомирит спорщиц — а заодно и отведет душу — непрошеный наставник деревни и пойдет дальше своей дорогой, со своим неизменным посохом…
Повстречает на улице смелых, дерзких деревенских девок, покажется ему вольной их повадка — и гаркнет: