— Альбер — настоящий профессионал.
Пока Берта мне все это рассказывает, я, из вежливости, иногда задаю ей вопросы, но мне решительно плевать и на Деррьена, и на Лангоня, и на лыжи «велос», и даже на бедняжку Берту.
— Народу много?
— Начинают съезжаться. Снег хорош. Когда приедешь?
— Ты по–прежнему хочешь пригласить прессу?
— Думаю, да. И не далее как на будущей неделе, как только Альбер освоится на трассе Мене.
Я быстро прикидываю: еще пять или шесть дней счастья рядом с Эвелиной.
— Алло! Ты меня слушаешь?
— Да, конечно. Если я тебе там действительно нужен… Но у меня впечатление, что мое присутствие не слишком необходимо, все идет, как ты задумала.
— Дебель приехал. Он говорит, что смерть Мареза наделала не слишком много шума. Как там Эвелина? Все еще злится на меня?
— Нет, она успокоилась.
— Вы с ней гуляете?
— Да, время от времени.
Короткий смешок.
— Вы с ней гуляете, — повторяет она. — Это прекрасно.
Берта кладет трубку. Эти внезапные вспышки гнева… Теперь мне придется стать настоящим дипломатом. А почему бы нам и не прогуляться? И назло Берте я приглашаю Эвелину на долгую прогулку влюбленных. Прохладно, я набрасываю на плечи Эвелине куртку. Мы шагаем в ногу, нам приятно разговаривать. И тут–то она мне и поведала всю правду о своем отце. Массомбр был прав, Марез получал подачки от конкурирующей фирмы за сведения о новых лыжах. Фелисьен Дош потихоньку таскал требуемую документацию, что было не просто, из–за предосторожностей, принятых Лангонем. Постепенно, складывая вместе мелкие детали, они составили верное представление о «велосе». Денежки текли рекой.
— Я должна была наблюдать, — призналась Эвелина. — О, это мне совсем не нравилось, но это был единственный способ помочь папе. Жорж, ты должен знать все. У папы был маниакально–депрессивный психоз, как это называют врачи. Он был уверен, что «клика Комбаз» хочет его убить и мама организовала за ним слежку. Бедный папа даже достал себе револьвер. Да, дело дошло и до этого… Какие у него случались приступы! Бедный папа! Конечно, дед мой его нисколько не щадил, мама тоже. Иногда, но далеко не всегда, мне удавалось его успокоить.
— А потом, — продолжил я, — вы написали это анонимное письмо.
Эвелина остановилась и пристально посмотрела на меня при свете уличного фонаря.
— Ты говоришь серьезно?.. Конечно нет, можешь мне поверить.
— Ты уверена?
— О! Абсолютно! Если бы письмо написал папа, оно было бы полно оскорблений, и к тому же он не смог бы скрыть этого от меня.
— Хорошо, это не он, это не ты. Тогда кто же? Те, кто ему платил? Но кто они?
— Я не знаю. И папа не знал тоже. В один прекрасный день ему позвонили по телефону и предложили денег. Деньги ему передавались через посредство адвоката, который занимался его разводом, мсье Бадера. Для того это профессиональный секрет.
— А его сообщник, Дош?
— Папа ему платил из рук в руки.
Я не спеша рассматривал лодки, фасады, подсвеченные отблесками моря и неба. Все вокруг было нежным и ласковым, как в серенаде. Я погладил руку Эвелины.
— Мне не надо было, — сказал я, — расспрашивать тебя обо всем этом. Ладно, жребий брошен. Деррьен выиграет, твоя мать осуществит мечту стать настоящим председателем совета директоров. А я, при первом же подходящем случае, расскажу ей все. Наверное, она уже сама догадалась. А ты, когда ты поняла, что я тебя люблю?
Эвелина потерлась щекой о мое плечо.
— Когда мы с тобой были последний раз на яхте. Раньше ты мне был просто близким человеком, и все.
— А теперь ты меня принимаешь таким, какой я есть, без проблем?
Она не ответила. А мне хотелось еще долго–долго тихим голосом, наклонившись к ней, разговаривать. Я уже не очень понимал, куда мы идем, блуждая в лабиринтах улочек, переходящих в набережные, проходов, ведущих к пешеходным мостикам. Лодки вокруг нас, казалось, выплывали прямо из домов.
— Ты теперь без гроша, — продолжал я. — Ты понимаешь, что те, кто платил твоему отцу, будут некоторое время держаться в тени.
— Я знаю, но надеюсь, мама мне поможет.
— Я, я тебе помогу, — сказал я порывисто.
— Нет, Жорж. Это будет не очень удобно. Поговорим о чем–нибудь другом.
И, как часто бывало, какая–то тягостная скованность заставила нас замолчать.
— Иди спать в дом, — сказала Эвелина. — Я переночую на яхте, что–то устала сегодня вечером.