— Мистер Келлер? — голос у Хейла был бархатным, спокойным, поставленным для успокоения самых тревожных пациентов. — Чем я могу вам помочь? Моя ассистентка упомянула что-то о миссис Мэйсон. Ужасная, невосполнимая трагедия. Я до сих пор не могу прийти в себя.
— Вы ее лечили? — спросил я, опускаясь в глубокое кожаное кресло напротив, тону в нем.
— В некотором роде. Миссис Мэйсон страдала от… нервного расстройства. Бессонницы, тревожности, навязчивых состояний. Я выписывал ей легкие седативные препараты. Очень чувствительная, ранимая натура. Ее смерть стала для всех нас настоящим шоком.
— Она считала, что ее смерть не будет случайной, — уронил я, наблюдая за реакцией, как хирург за показаниями приборов.
Хейл лишь печально вздохнул, сложив изящные, ухоженные руки на столе. — Это печально, но понятно. Часто после внезапной трагедии родственники ищут виноватых, не в силах смириться с жестокой и бессмысленной случайностью судьбы. Психика включает защитные механизмы. Отрицание, гнев, поиск козла отпущения. Очень характерно.
— Ее сестра наняла меня, чтобы разобраться. И в ходе разбора я наткнулся на другое имя. Джейн Уоллес. Я слышал, вы тоже были ее доктором?
Имя подействовало на Хейла как удар хлыста. Он не дернулся, не вскрикнул. Он просто замер. Замер на долю секунды, превратившись в прекрасно одетую статую. Воздух в кабинете, и без того спертый, стал густым и тяжелым, как сироп.
— Мисс Уоллес… — Хейл откашлялся, потянулся за хрустальным стаканом с водой, сделал маленький, аккуратный глоток. Его рука дрожала чуть сильнее, и вода чуть плеснула на идеально отполированную столешницу. — Да, она была моей пациенткой. Непродолжительное время. Очень… неуравновешенная, экзальтированная молодая особа. Художественный тип. Склонная к импульсивным, необдуманным поступкам и резким перепадам настроения.
— И она тоже исчезла. Случайность? Совпадение?
— Я полагаю, она просто уехала. У таких натур часто меняются планы, ветер в голове. — Хейл сделал еще один глоток воды, поставил стакан с чуть слышным стуком. Он избегал моего взгляда, рассматривая свои маникюрированные ногти.
— Скажите, доктор, — я наклонился вперед, понизив голос до интимного, доверительного шепота, каким говорят на исповеди. — А беременность — это тоже «художественный тип»? Или это уже медицинский факт, который обычно фиксируется в истории болезни?
Стакан в руке Хейла дрогнул, вода расплескалась на его безупречный халат и на стол. Его лицо побелело, как бумага. — Откуда вы… Это… Я не в курсе. И даже если бы это было так, я не могу обсуждать истории болезней своих пациентов. Врачебная тайна, мистер Келлер! Неприкосновенна и священна!
— Врачебная тайна не действует после неестественной смерти, доктор. Или после исчезновения при подозрительных обстоятельствах. Особенно если есть веские основания полагать, что совершено преступление. А у меня такие основания есть.
— Я не знаю, о чем вы! — голос Хейла срывался, теряя свой бархатный, успокаивающий тембр, в нем прорезались визгливые, истеричные нотки. — И я должен попросить вас покинуть мой кабинет. Сейчас же! У меня следующие пациенты, и я не намерен больше терпеть этот… этот допрос!
Я медленно, почти лениво поднялся. Мой взгляд скользнул по часам на запястье Хейла — дорогие золотые «Patek Philippe», явно не по карману даже очень успешному провинциальному врачу. Затем я бросил взгляд на одну из картин — небольшой, но явно подлинный пейзаж кисти какого-то французского импрессиониста, вероятно, Сислея или Писсарро.
— Красивые часы, — заметил я небрежно, делая шаг к двери. — И картина. Должно быть, частная практика в Гленвью очень… прибыльна. Или у вас щедрые меценаты?
Хейл ничего не ответил. Он просто смотрел на меня взглядом загнанного, прижатого к стене зверя, застигнутого в свете фар. В его глазах был не только страх, но и ненависть. Глубокая, молчаливая ненависть.
Я вышел, чувствуя, как по спине мне бьет этот ненавидящий, полный животного ужаса взгляд. Я получил ответ. Хейл что-то знал. И он боялся. Боялся настолько, что готов был заплатить за молчание. Дорого. Очень дорого.