— Мистер Дженсен? — я показал удостоверение. — Мне нужно поговорить с вами о вашем сыне. И об отце Доноване.
Его лицо исказилось от боли и гнева.
— Убирайтесь. Мы ничего не говорили. Мы ничего не знаем.
— Они убили уже двух женщин, мистер Дженсен, — сказал я тихо, глядя ему прямо в глаза. — Они убьют и других. Они убьют вашего сына, его будущее, его веру в справедливость, если мы не остановим их сейчас. Отец Донован — ключ. Он знает, кто убийца. Но он боится говорить. Помогите мне заставить его говорить.
Он смотрел на меня, и я видел, как в нем борются страх и ненависть. Ненависть к человеку, который надругался над его ребенком и остался безнаказанным. Ненависть пересилила.
— Что я должен делать? — спросил он хрипло.
— Придите в газету. Расскажите свою историю. Публично. Для вашего сына. Для всех других мальчиков.
Он молча кивнул. Его глаза были полны слез ярости.
***
Статья вышла на следующий день. На первой полосе. С фотографией Дженсена-старшего и крупным заголовком: «ТЕМНАЯ ТАЙНА ЦЕРКВИ: ЖЕРТВЫ СВЯЩЕННИКА-ПЕДОФИЛА ГОВОРЯТ».
Эффект был мгновенным и сокрушительным. Город, уже взвинченный предыдущими разоблачениями, взорвался. Толпа возмущенных горожан собралась у церкви Святого Иуды. Они не молились. Они требовали. Требовали отставки Донована, расследования, правды. Их лица были искажены гневом и отвращением.
Я стоял в толпе, наблюдая. Двери церкви были заперты. Окна темны. Донован был внутри. Заперся, как крыса в ловушке.
Дождавшись сумерек, когда страсти немного поутихли и толпа начала редеть, я обошел церковь и нашел черный ход — старую, полуразрушенную дверь в стене, ведущую в подсобные помещения. Замок был старым, ржавым. Я справился с ним моей старой отмычкой за пару минут.
Внутри пахло ладаном, воском и страхом. Я прошел по темному коридору в неф. Церковь была пуста. Свечи у алтаря догорали.
Я нашел его в ризнице. Он сидел на полу, прислонившись к шкафу с облачениями, и рыдал. Его лицо было опухшим, красным, ряса растрепана. Он был абсолютно сломлен.
— Они заставят меня замолчать, как Эдгарса! — он закричал, увидев меня. — Они убьют меня! Ты добился своего? Ты доволен?
— Кто убил Лоретту, Донован? — я не стал тратить время на предисловия. — Ты знаешь. Скажи мне. Это твой единственный шанс. Сделать что-то правильное.
Он смотрел на меня, и в его глазах было отчаяние затравленного животного.
— Лоретта... — он всхлипнул. — Она пришла ко мне на исповедь после поездки в Лос-Анджелес. Она была вне себя! Она сказала, что раскопала грех, который похоронен десятилетиями. Она не назвала имени, но описала... старую фотографию из чикагской газеты. Мафиози и одна известная дама из нашего города... с ребёнком на руках. Она умоляла меня о совете, что ей делать с этим знанием. Она говорила, что это объясняет все — почему Эллис здесь, почему все это началось...
Он закрыл лицо руками, его тело тряслось.
— Я испугался! Я понял, о ком она говорит! О Эвелин Кроу! Я рассказал Аллану Хейлу! Я думал, он поговорит с ней, уговорит молчать! А вместо этого... вместо этого он рассказал им! И теперь она мёртва! Это я виноват! Это я ее убил!
Он разрыдался снова, уткнувшись лицом в колени.
— Но ее убил не Эллис... — он выдохнул сквозь рыдания. — Эллис только запугивал... Ее убил... ее убил...
В этот момент витражное окно в ризнице с оглушительным грохотом разбилось. Осколки разноцветного стекла посыпались на нас, как дождь из самоцветов. И почти одновременно раздался глухой, приглушенный хлопок.
Пуля, выпущенная снаружи, пробила горло Доновану.
Он захлебнулся, из его рта хлынула алая кровь, смешиваясь со слезами на его рясе. Он упал на пол, дернулся несколько раз и замер. Его глаза, еще секунду назад полные ужаса, остекленели. Он унес тайну с собой. Снова.
Я отпрянул к стене, гася свечи. В церкви воцарилась мертвая тишина, нарушаемая лишь шелестом падающих осколков стекла. Убийца был где-то там, в наступающей темноте. Он следил за мной. Он только что убил последнего свидетеля у меня на глазах.
И я знал, что теперь я остался совсем один. С последней загадкой. И с убийцей, который уже навел на меня прицел.
Лицом к лицу
Тишина в ризнице была оглушительной. Ее нарушал лишь тихий шелест последних осколков стекла, падающих на каменные плиты пола, и прерывистый, хриплый звук моего собственного дыхания. Я стоял, прижавшись к холодной стене, и смотрел на тело Донована. Алая лужа медленно растекалась вокруг его головы, оскверняя святое место. Он был последним звеном. Последним свидетелем. И теперь он лежал мертвый, унеся с собой имя убийцы Лоретты в могилу.