На полу все еще валялись листки из альбома со следами моих размышлений. И даже сейчас они показались мне смешными, следовательно, какое-то рациональное зерно в них было.
И тут раздался требовательный звонок в дверь, эхом прокатившийся по пустой квартире. Я слышала, как Гуля открывает дверь и с кем-то полушепотом говорит. Исписанные бумажки, валявшиеся на полу, лезли мне в глаза, но я даже не могла пошевелиться, чтобы собрать их. Обливаясь потом, я накрылась одеялом с головой и, оцепенев, ждала, когда наконец они откроют дверь и войдут в комнату.
Ну все. Вот и сказочке конец, а кто слушал - молодец, Конечно же, они нашли мои старые записные книжки - да мало ли, чего они там нашли... И вычислили людей, к которым я могу податься - их не так уж много этих людей... Нужно же было быть такой дурой, чтобы остаться здесь... И хорошо, если это доблестная милиция. А если нет?
Я зажала зубами уголок подушки, чтобы не закричать.
Ладно, чего ждете, пора и честь знать.
Но секунды складывались в минуты, а никто не входил. Просто ждать дальше было невозможно.
Я быстро оделась и отправилась на кухню, никого так и не встретив по дороге.
Гуля сидела в кресле-качалке и читала Кортасара.
- Хорошая вещь, - облизывая пересохшие губы, выдавала из себя я, - доброе утро.
- Прелестная, - не поднимая головы, ответила Гуля, - особенно "Игра в классики".
- Да нет, я о кресле. В нем можно спокойно умереть. Сколько стоит?
- Не знаю. Это Кал Калыч привез, наш банановый король. Как спала?
- Божественно, - честно призналась я, - а кто приходил?
Независимей, независимей нужно задавать такие вопросы. Наука тебе на будущее.
- Да нянька за деньгами заезжала. Говорит, кончились у них. Сама, должно быть, их и профукала в преферанс.
- И дала?
- Дала, а что делать. Сообрази чего-нибудь пожрать, если хочешь. Мы уже позавтракали.
"Мы" относилось к ней и малышу.
Есть мне не хотелось, я согрела себе чаю и, обжигаясь, быстро выпила его.
- Неважно ты выглядишь при свете дня, - заметила честная Гуля.
- Не всем же на подиумах блистать. Как твои мужья-то поживают? - Впрямую спросить о Леве я не решилась.
- Пес их знает. Деньги исправно подгоняют и не докучают лишний раз. Это самое главное.
- Забавные у вас отношения... Особенно этот мне нравился. Лева, кажется... Он-то как?
- Лейкинд, что ли? Живет, что ему сделается. Вот в прошлый раз фаршированную щуку притаранил. Я ее нянькам скормила. Он в Штаты собирается на ПМЖ. Вроде работу ему предлагают. Может, уехал уже. Он ведь у нас такой жидочек смирный, не худой, не жирный.
Я с трудом подавила возглас разочарования. Так все относительно хорошо просчитать и так бездарно провалиться. Но, может быть, я еще успею. Может быть...
- Никого из наших не видишь? - Мне нужно было уезжать, но уехать вот так, сразу, мне показалось невежливым.
- Да кого я здесь на хуторе увижу? Разве что ты заедешь на ночь глядя. И то наверняка случайно в наших пенатах оказалась. Хотя заезжал тут осенью этот... Туманов, что ли... Володька. Сняться мне предлагал для обложки какого-то его сумасшедшего журнала. В обнаженном виде. И это на девятом-то месяце.
- А ты?
- Да послала его. Чаем напоила и послала, хоть он и упирался рогами, говорил, что снимок будет потрясающий, а-ля Деми Мур. А машина у него шикарная.
- Красный "Форд"? - машинально сказала я.
- Ну, насчет "Форда" не знаю, но красная - точно. Цвет боя быков, солидная штучка.
Значит, запись в телефонной книжке Нимотси действительно касалась встречи с Тумановым, но сейчас мне не хотелось с этим разбираться. Как бы невзначай я повернула голову и посмотрела на часы, висящие над плитой. Часы были забавные, циферблат расписан под Гжель - и мне на секунду захотелось иметь в кухне такие же. Славно они будут смотреться под деревянной полкой с .
Я тут же одернула себя - какая полка, какие часы? У тебя теперь и кухни-то нет. И неизвестно, когда появится. И появится ли вообще...
- Твои часы правильно идут?
- Правильно, что им сделается. Симпатичная вещичка, да? У меня еще к ним набор тарелок есть и копилка. Валик привез, наш банкир, наш рождественский вклад.
- Начало первого! Мне пора, Гулька. У меня встреча в два, в Доме кино.
- Ну, давай. - Гуля не выразила по поводу моего отъезда ни сожаления, ни радости. - Заезжай, если вдруг поблизости от нашей глуши окажешься. Я понимаю - целенаправленно ехать - много чести однокурснице твоей Гузель. Но если рожать надумаешь - тогда уж непременно - у нас тут колясок и одежки на батальон, ну и прочих сопутствующих товаров. Лучше двойню.
- Насчет двойни я подумаю. И обязательно как-нибудь заеду. - Я даже не знала, увижу ли я Гулю еще когда-нибудь.
Мы церемонно расцеловались, я забрала вещи и уехала.
До вечера я околачивалась по Москве, пугаясь любого появления в зоне видимости людей в форме. Иногда мне казалось, что за мной кто-то следит, и тогда я понимала фатальную манию преследования, которой был заражен Нимотси... Детский страх был смешон, но справиться с собой я не могла.
Если так и дальше пойдет, то ты умрешь от разрыва сердца из-за какого-нибудь пустяка, как волнистый попугайчик.
...К вечеру я наконец добралась до проспекта Вернадского.
Я прекрасно помнила дом и квартиру Лейкинда, но дала себе еще полчаса в полутемном подъезде; чтобы собраться с мыслями и нащупать непринужденную линию поведения. Возможно, он уже уехал, а если не уехал - то околачивается на работе, а если не на работе, то двинул в ресторан, а если не в ресторан - то развлекается с очередной любовницей...
И, когда желание не идти к Леве достигло наивысшей точки, я решительно поднялась по лестнице на третий этаж и нажала кнопку звонка.
Лева открыл не сразу - уже тогда, когда я, облегченно вздохнув, собралась уходить.
Он поддерживал джинсы руками - ремень был расстегнут - и держал под мышкой мятую газету: Лева был фанатом прессы и, как рассказывала Гуля, читал все - от солидных изданий до последних бульварных газетенок.
- Привет! - как ни в чем не бывало сказала я, собрав остатки непринужденности: видимо, год, проведенный в одной упряжке с Венькой, хоть чему-то научил меня. - Узнаешь?
Я была слишком занята собой, чтобы обратить внимание на его первую реакцию, а стоило бы: он, несомненно, сразу же узнал меня - но это не было ленивым запоздалым узнаванием полузнакомой женщины, встречавшейся ему на вечеринках. В зрачках его промелькнул страх, который был неясен мне, так что я тотчас же постаралась не заметить его. Впрочем, страх тотчас же исчез, уступив место настороженности. Он стоял в дверях, склонив голову, и, сощурясь, смотрел на меня.
- Что-то не так? - удивляясь сама себе, развязно спросила я.
- Немыслимо! - осторожно, подбирая слова, сказал он. - Какой идиот надоумил тебя выкраситься в рыжий? Морщины поперли, неужели не видно? Ты ведь как-никак уже не Лолита, девочка моя!
- Может быть, впустишь?
Лева молча посторонился, пропустил меня в квартиру и запер дверь.
В квартире ничего не изменилось за те полгода, которые я в ней не была, та же блеклая афиша Тулуз-Лотрска в прихожей, тот же устойчивый запах маринованного чеснока.
- Ну-с, я тебя слушаю. - Настороженность перекочевала из глаз в интонацию, стала не так заметна, но не исчезла совсем.
- Кофе не угостишь?
- Нет. - Он справился с собой и стал похож на прежнего Леву с бестолковой, наполненной флюидами запретного секса вечеринки. - Кофе не угощу, потому что нет его. А вот пиво есть. Баночное.
- Валяй баночное.
Мы расположились на кухне, в полном молчании откупорили банки с пивом и сделали по первому глотку.
- И что? - спросил Лева.
- Я к тебе по деликатному поводу. Он молчал, сосредоточенно разделывая руками обветрившийся кусок красной рыбы.
- Вот, созрела. Решила довериться Родену, он же Микеланджело.
- В смысле?
- В клиентки к тебе набиваюсь. - Теперь нужно сработать точно: немного девичьего отчаяния, сдобренного самоиронией, это действует на таких вот циничных мужиков. - Личико подретушировать.