Судебные речи и возражения заняли более двух дней.
Николай Леопольдович в представленном ему последнем слове просил присяжных обратить внимание на его семейное положение, на отсутствие всяких средств к жизни, на более чем годичное заключение.
— От этих миллионных дел я не нажился, а, напротив, разорился.
Стефания Павловна не сказала ни полслова. Она молчала все одиннадцать дней процесса. Защитник ее во время судебного следствия задал свидетелям на ее счет два, три вопроса.
Развернулся, что называется, во всю в последнем слове один Арефьев. Он, впрочем, и во время допроса свидетелей делал несколько метких замечаний и возражений и давал оригинальные объяснения.
— Позвольте, гг. присяжные заседатели, — говорил он, — утверждают, что я будто хотел надуть даже самого Гиршфельда, т. е. как это хотел — я положительно не понимаю — если бы я хотел, то и надул бы. Это не так трудно! Говорят далее, что будто бы я знал, что дело Луганского ведется незаконно, преступно, но помилуйте, гг. присяжные, если бы я это знал, я взял бы с Гиршфельда не пять, а пятьдесят тысяч…
В таком откровенном тоне он вел продолжительную беседу с присяжными заседателями.
Наконец, председательствующий сказал резюме и вручил вопросный лист присяжным заседателям.
Они медленно удалились.
Судьи ушли в кабинет.
Публика направилась в соседнюю залу и помещающийся около нее буфет. Всюду слышались толки, суждения, старались предвершить исход процесса.
Большинство утверждало, что по делу Шестова Гиршфельда оправдают, так как в этом деле сам чорт ногу сломит, а по делу Луганского пожалуй-де ему и не поздоровится.
Прошло около трех часов.
В половине второго ночи из комнаты присяжных заседателей раздался резкий звонок. Все поспешили на свои места в залу. Когда судьи собрались, старшина присяжных громко и отчетливо стал читать вопросы и ответы. Большинство оказалось правым: по делу Шестова бывший присяжный поверенный Гиршфельд был оправдан по всем вопросам, по делу же Луганского обвинен по одному вопросу, из растрат вексельных бланков на сумму более трехсот рублей. Стефания Павловна и Арефьев были оправданы. Закладная и арендный договор признаны были недействительными.
Когда после нескольких вопросов с ответами: нет, не виновен, старшина вдруг прочел: да, виновен, но заслуживает снисхождения, прояснившееся было лицо Николая Леопольдовича омрачилось и он, схватившись руками за решетку, низко опустил голову и зарыдал.
Со Стефанией Павловной сделалась истерика.
Чтение вопросов в это время было уже окончено. Суд удалился для постановления приговора. Скамью подсудимых окружили знакомые Николая Леопольдовича и его жены и кое-как их успокоили.
Через полчаса суд снова вышел.
Бывший присяжный поверенный Николай Леопольдович Гиршфельд на основании вердикта присяжных заседателей, был присужден к лишению некоторых лично и по состоянию присвоенных прав и преимуществ и ссылке на житье в Архангельскую губернию, с воспрещением всякой отлучки от места, назначенного ему для жительства в течение трех лет.
Его увели обратно в дом предварительного заключения.
Стефанию Павловну, все продолжавшую плакать навзрыд, увели под руки из суда Охотников и Милашевич, за ней следом шли Шестов, Зыкова и Кашин.
— Еще три раза осталось! — заметил, выходя из залы, Николай Николаевич.
— Что три раза! — полюбопытствовал один из его знакомых, шедший с ним рядом.
— Судиться, — невозмутимо отвечал он, — чтобы до дюжины девятый раз оправдывают.
Так окончилось знаменитое «дело Гиршфельда и Комп.», длившееся двенадцать дней.
XXVIII
После приговора
Газеты на другой же день по окончании суда над Гиршфельдом разнесли весть о состоявшемся над ним обвинительном приговоре.
Петуховская газета, воздержавшаяся даже от печатанья его процесса, ограничилась снова лишь кратким сообщением о результатах петербургского сенсационного дела.
— Жаль молодца! — заметил Николай Ильич. — Ну, да деньги у него есть, а с деньгами он в Архангельске не пропадет.
Александра Яковлевна Пальм-Швейцарская, уже давно вернувшаяся из Крыма, но не возвратившаяся на постоянное жительство в Петербург, куда приезжала лишь временно гостить к Писателеву, снова примирилась с Адамом Федоровичем Корном и служила во вновь отстроенном им театре в Москве.
Не смотря на успех, который она имела на клубных и загородных сценах Петербурга и на хлопоты забиравшего на казенной сцене все большую и большую силу Матвея Ивановича, принятие ее на эту сцену не состоялось. Писателев мог удовлетворить ее самолюбие лишь тем, что большой портрет ее был выставлен по его просьбе у фотографа Шапиро на Невском проспекте, на ряду с портретами как его, так и других артистов и артисток Александрийского театра. Этим она была принуждена ограничиться. Первое время она бесилась, рвала и метала, делала Писателеву сцену за сценой, но затем успокоилась.