— Не использовать плечи при дыхании и втягивать диафрагму.
— Брависсимо.
Когда зазвучали первые аккорды музыки, Янто задумался неужели его любовь к дуэту из «Ловца жемчуга»[25] безвозвратно погибла. Он начинал чувствовать, что так все и могло быть.
Приближающиеся сумерки медленно расползались по Кардиффу, вечер жадно поглощал любой свет на свежем холодном воздухе, заменяя его усугубляющимся серым мраком.
Улицы были молчаливы, и даже звук трафика стал тише, словно водители опасались, что таинственный убийца, держащий в страхе улицы, последует за звуком сигналов и заберет жизни и внутренности водителей, когда те доберутся до пункта назначения. Пешеходы боязливо оборачивались из-за плеч и дрожали, читая надписи в заголовках «Никаких зацепок в поиске Серийного Вспарывателя! Город в ужасе!» и теснее жались друг к другу, торопясь домой.
В Кардиффе часто случались странные вещи, и на подсознательном уровне жители закалились против них, но это было иным. Инакость просачивалась в дождевой воде и тумане, словно даже сама Бухта чувствовала беспокойство, пульсирующее в городских жителях в самом сердце валлийской нации с той же силой, с какой оно пульсировало при событиях в Уайтчепеле[26] сотню лет назад. Потрошитель. Вспарыватель. Слова были похожи для большинства людей, и чем больше всплывало красочных деталей об омерзительном характере преступлений, тем больше людей торопились в свои дома, чтобы зажечь свет, запереть двери и устроиться на диванах.
В пабах и барах люди осторожно поглядывали друг на друга. Кому можно доверять? Ну в самом деле? Взгляды воровато оглядывались вверх, вниз, вокруг. Опасность могла скрываться в любом направлении. Пошептывали о тяжелых шагах на крышах, странных фигурах, околачивающихся в парках там и сям. Дикие истории — порождения возбужденных фантазий.
Машины уносились прочь от кардиффских огней, многие визитеры сократили сроки пребывания, объявляя расстроенным хозяевам отелей и ночлежек, что «погода слишком плохая», но дрожь в руках, подписывающих счета и квитанции, выдавала правду. Пока полиция поймает убийцу, любой может стать следующей жертвой. И никто не хотел быть этим «любым». Но все в нетерпении ждали ужасающих деталей очередного преступления. В конце концов, ничто так не заставляет чувствовать себя живым, как убийство.
Глава семнадцатая
Эдриенн Скотт натянула плащ и выскользнула из-за своего стола, заваленного файлами с общими делами, просто требующими, чтобы на них обратили внимание, и захлопнула за собой дверь кабинета адвокатской конторы. Голова гудела и все, о чем она мечтала — сходить и выпить большой бокал белого вина. Такой это был день, а завтра ей нужно было навестить Райана, до того как пойти в суд, ни одна из перспектив ей не улыбалась. Она избегала размышлений о том, что бутылка вина будет временной отсрочкой в ее жизни.
Оставив плащ расстегнутым, она позволила свету скользить по лицу и одежде. Это освежало и позволяло мозгу дышать. Возможно, даже помогло бы избавиться от головной боли, прежде чем станут необходимы обезболивающие. Она взглянула на часы. Без четверти пять. Почти приличное время для первого вечернего стаканчика. К тому же она наконец-то договорилась встретиться с подругой, так что могла дурить себя мыслью, что попить вина было необходимо для поддержания общественной жизни, а не то, что общественная жизнь была лишь поводом, чтобы выпить вина.
Каблуки застучали по небольшой площади, которую она пересекала много-много раз, по-деловому строго, на расстоянии предупреждая попытки всех потенциальных поклонников поговорить с ней. Ее походка твердила: «Я справляюсь. Мне не нужно, чтобы вы усложняли мою жизнь. Она достаточно сложна. А теперь отвалите, пока мы не начали нравиться друг другу».
В углу хор из восьми или десяти замызганных мужчин и женщин пели на вечернем воздухе. «Не позволим страху убить в Кардиффе музыку!» твердил постер, который они держали над головами, но пели без особого энтузиазма, кроме одной женщины на переднем плане с блаженной улыбкой на лице. Точный адвокатский взгляд оценивающе скользнул по певцам, и Эдриенн решила, что именно эта женщина была ответственна за то, что все остальные мерзли вечером на улице. Взгляд у нее был коровий.
У их ног не было коробки для подаяний, и Эдриенн не улыбалась, проходя мимо. Музыка была тем, без чего она могла обойтись. Райан уничтожил любое удовольствие, которое она поучала от пения. Смотря на постеры, где убитая оперная певица улыбалась, Эдриенн думала, что не может дождаться, когда закончится треклятый конкурс.
Но в первую очередь она не могла дождаться первого бокала шардоне[27].
Когда они допели до конца, лицо Янто пылало. Как ни ненавистно было это признавать, но советы Дрю действовали. Теперь он звучал весьма не дурно.
Дрю хлопнул в ладоши.
— Лучше! Намного лучше! — он умолк. — Я имел в виду, что ты все еще поешь как абсолютный дилетант, но как минимум управляешь дыханием. — Он прошелся, подергивая плечами. — Серединная часть — твое слабое место. Тебе нужно быть меццо кантабиле и меццо диминуэндо, чтобы твое крещендо[28] было сильнее.
Еще певучее и еще мягче. Казалось, Янто учился у Дрю столько же итальянскому, сколько и пению. Этим утром Янто сказал Дрю, что, возможно, будет легче, если тот объяснит ему, что делать на английском. Дрю даже не прокомментировал это, просто сказал, что хотел на английском с недовольным видом.
Толстяк смотрел на него, глаза сужались.
— Да, с дыханием разобрались, и ты многие ноты поешь правильно. Но в тебе нет чувства, без которого пение ничто.
— Что? — он был доволен собой.
— Эмоции! — Дрю поднял руки над головой в типично мелодраматичной манере. — Эта песня о любви и страсти! Двое мужчин понимают, что влюбились в одну и ту же иллюзию, женщину из их фантазий. И вот они клянутся, что их дружба не будет раздавлена сокрушительной силой страсти.
— Я знаю, про что эта чертова песня, — выдохнул Янто. — Это мой максимум. Лучше я не сумею.
Дрю покачал головой.
— Нет, ты можешь. И я не говорю о нотах, я говорю об экспрессии.
— Я не проявляю экспрессии. Держу чувства при себе.
— Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять это, милый, — нажав кнопку перемотки музыкальной дорожки на начало, Дрю отогнал его подальше. — Просто послушай меня. Я спою свою партию целиком. Стой там и слушай. Ты поймешь, что я имею в виду.
Янто отошел на пару шагов. Скрестив руки, он ждал, когда закончится вступление и начнется партия Дрю. Разглядывая маленького мужчину перед собой, он почти чувствовал перемены, словно когда тот начал петь, задрожал воздух. Дрю еще только начал, а волосы на руках Янто начали вставать дыбом. Рот высох, словно музыка двигалась по его телу, вся сила мелодии и текста изливалась из Дрю.
Янто не чувствовал, как раскрывается его рот, а Дрю определенно не видел, как потрясен ученик, потому что закрыл глаза, ноги подрагивали, и тело качалось, когда он пел, заполняя церковь посланием любви более эффективным, чем любая проповедь.
Неожиданно Янто почувствовал боль, жалея, что не слышит, как Бен Причард поет рядом со своим возлюбленным, вместо того чтобы подпевать своим деревянным баритоном. Даже с расстояния в несколько метров, он замечал слезы, бегущие по лицу Дрю, будто впервые после ужасной смерти Бена он действительно пытался выплакать свое горе, спев о нем миру. Это было прекрасно.
Джек барабанил пальцами по рулю SUV. Сидеть и ничего не делать у него не особенно хорошо получалось. Даже с отведенной ему бесконечной жизнью это было напрасной тратой времени. Позади него детектив Катлер отбивал такой же тихий ритм по кожаной обивке сиденья. Казалось, бездействие не особо греет и полицейского. Никто не говорил. Они исчерпали все разговоры, и напряжение из-за отсутствия пришельца пропитало всю машину.