— Зачем тебе все это? Ты уже сделал свое дело. Моему отцу ты нужен…
Рука Алекса скользнула с ее шеи к затылку.
— Но не тебе, — прошептал он. — Не тебе, Уитни?
— Разве ты этого хочешь? Унизить меня еще больше, чем ты уже сделал?
Он заглянул ей в глаза, а потом его взгляд скользнул по ее лицу, остановившись наконец на губах.
— Я не знаю, что мне нужно от тебя, — сказал он хриплым голосом. — Пропади ты пропадом, я не…
Она вскрикнула, когда он приподнял ее лицо, но крик захлебнулся в его поцелуе. Он был вовсе не чувственный, не страстный: губы были твердыми, зубы — острыми. Своим поцелуем он словно хотел показать свою силу, подавить ее, доказать ей свое превосходство, которое он не мог проявить в течение всего вечера.
Уитни отталкивала его, стараясь высвободиться, но он развернул ее и прижал к стене, а затем навалился на нее всем весом своего тела.
— Не надо, — шептала она. — Не надо…
Его язык проник в ее рот. Его вкус заполнил ее всю, и неожиданно миллион воспоминаний нахлынул на нее, унося назад через сгущающуюся темнота в те места и времена, которые она поклялась забыть.
— Алекс, — прошептала она, и звук его имени был подобен магическому заклинанию. Поцелуи его изменился, прикосновение его рук стало другим — годы унеслись прочь, когда Алекс заключил ее в свои объятия.
Рот его стал нежным, и она почувствовала, как острое напряжение разлилось по его телу, пробуждая желание.
Она тихонько стонала, пока его руки гладили ее спину, плечи, шею. Одна рука зарылась в ее волосы, притягивая ее голову все ближе и не отпуская, пока длился поцелуй.
Внутри у нее разгорался пожар и разливался как жидкий огонь по ее крови. Это было похоже на слепящую жаркую лаву, которая изливалась из недр Килауэйи и теперь текла по ее венам.
Мир начал опрокидываться. «Энди», — пронеслось у нее в голове…
Она пошатнулась, когда его руки замкнули ее в кольцо объятья, а затем вдруг он оттолкнул ее от себя. Она открыла ничего не видящие глаза, понадобилась вечность, пока она смогла сосредоточиться на его лице.
— Энди, — снова прошептала она… а потом увидела его реального, и ее кровь, пылающая всего несколько мгновений назад, заледенела.
Это Алекс держал ее в объятиях. Его лицо было похоже на маску, холодную и мертвую. Его глаза были темными щелями, а рот — как узкое лезвие. Его голос был таким невыразительным и чужим, как будто принадлежал пришельцу с какой-то далекой планеты.
— Вот так, — сказал он и вытер рот тыльной стороной ладони. — Если бы ты вложила в это чуть больше сердца, я, может быть, и дал бы твоему отцу этот заем.
Горечь подкатила к ее горлу. Она повернулась и бросилась по коридору в свою спальню, прижимая руки ко рту. Дверь с шумом захлопнулась за ней, она вбежала в темную ванную и нагнулась над унитазом.
Прошло много времени, прежде чем Уитни распрямилась и включила свет. Она вгляделась в зеркало, моргая, и резкий флуоресцентный свет осветил ее бледное лицо и широко открытые испуганные глаза. Потом она перевела взгляд на губы, все еще припухшие от поцелуя Алекса, и медленно дотронулась до них дрожавшей, как в лихорадке, рукой.
Ее глаза наполнились слезами. Девять лет назад Алекс Барон жестоко обманул ее. Он использовал ее, пока она была ему нужна, а потом бросил, и она его возненавидела.
Но сегодня он заключил ее в свои объятия, и мир превратился на какое-то волшебное мгновенье в страну радости и счастья.
Как такое может быть? Как?!
Уитни медленно отвернулась от зеркала и выключила свет. Темнота окутала ее.
— Пожалуйста, — обратилась она к тому древнему tiki, который, может быть, еще смотрел сверху на этот островной рай. — Пожалуйста, помоги мне.
Ответом ей было молчание. Все, что она смогла расслышать, — это удары ее сердца в глубокой тишине полинезийской ночи.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Уитни не привыкла залеживаться в постели. Еще ребенком она с нетерпением ждала начала дня: кони и жеребята в загонах с раннего утра ждали людей, особенно тех, у кого в карманах были морковки.
Когда она повзрослела, спать допоздна стало непозволительной роскошью. Ее ежедневные дела, связанные с общественным питанием, требовали, чтобы с рассветом она уже была на рынке и выбирала самые свежие продукты, лучшее мясо и рыбу.
Вот почему ей было особенно трудно притворяться спящей на следующее утро, когда Перл тихонько постучала в дверь ее комнаты. Она лежала не шевелясь, делая вид, что не слышит тихих шагов женщины и легкого позвякивания серебряных приборов, когда на столике рядом с дверью в lanai ставили ее утренний кофе.
Меньше всего ей хотелось, чтобы кто-нибудь знал, что она проснулась, ведь Перл может передать ей пожелание отца присоединиться к нему и Алексу — а Уитни была совершенно не расположена к этому.
Она выполнила свою миссию — встретилась с Алексом Бароном, и если не пала ниц к его ногам, то сделала еще хуже, выставив себя дурочкой, когда позволила себя обнять и поцеловать.
Но не это самое ужасное. Алекс застал ее врасплох, и в одно мгновенье случилось то, чего он добивался весь вечер. Он решил унизить ее, и ему это удалось. Все, на что она могла теперь надеяться, — это то, что его месть была достаточно сладкой, чтобы отец получил заем, который ему был так нужен.
Вздохнув, Уитни откинула одеяло и встала с постели. Она пришла к выводу, что от нее уже ничего не зависит. Завтра в это время она возвратится назад в Лос-Анджелес к жизни, которую она создала там для себя.
Это была хорошая жизнь, приносившая ей радость, и всем этим она странным образом была обязана Алексу. Если бы он не появился тогда, она могла бы остаться на ранчо навсегда, разрываясь между собственными желаниями и долгом, обязывающим ее соответствовать положению дочери Дж. Т. Тернера.