У него была мысль убить брата, чтобы тот не мучился, но все разрешилось скорее, чем можно было ожидать.
Итачи долго и сильно кашлял, схватившись за грудь и отплевываясь кровью как никогда в большом количестве; иногда терял сознание, бредил, слабел. Потом пришли конвульсии, жар, но Итачи до последней минуты не жаловался: он умер со слабой улыбкой, и она пропала лишь тогда, когда его тело навсегда застыло, обмякнув.
Саске тогда еще не понял, что перед ним лежит просто тело, похолодевшее и неестественно обмякшее, побледневшее. Не понял, что после того, как он осторожно позвал: «Брат?», ему больше никто не ответит, не пошевелится на зов, не качнет головой, не улыбнется.
Никогда больше.
Какое-то время Саске лежал рядом, прижавшись ухом к груди Итачи, чтобы понять: все ли кончено? Но даже когда понял, что все кончилось, не отошел, не перестал сильными руками держаться за твердеющие плечи. Не смог, не был в силах. Глаза Итачи были мутными, спокойными, даже в чем-то умиротворенными — он всегда был таким, даже после смерти у него остался тот же вымученный жизнью взгляд. Потом Саске встал, и началась новая жизнь.
Итачи сказал, что вернется, и Саске верил в это. Он не пролил ни единой слезы ни когда брат и одновременно его вечный напарник умирал, ни когда обмывал его тело, ни когда его сжигали на костре.
Саске взял немного его праха с собой, в чем-то это его успокоило.
Братья в клане Учиха никогда не могут быть вместе. В итоге, один из них умирает прямо от руки или по косвенной вине другого.
Оставался последний Учиха. После смерти Саске никто на свете больше не вспомнит, что был такой клан с печальной судьбой, никто не вспомнит об Итачи и его брате, как будто их и не было. Как будто ничего из их жизни не было.
Пройдет время, и от Саске также останется лишь пепел, как от его клана, родителей, брата. Истории Учиха больше не будет на свете. Как будто и не было.
Время, это нечестно, позволять забыть обо всем. Нечестно было давать нам с братом так мало часов. Нечестно превращать после смерти наши жизни и мысли в ничто.
С Кисаме Саске ходил на миссии пять лет и был этим удовлетворен. Работа в Акацки была сложной и во многом смертельно опасной, преступной, не раз приходилось сталкиваться с отрядами из Великих Стран и из Конохи, но это занятие приходилось как раз по Саске, оно было интересным, пропитанным настоящей жизнью пусть и беглого, но шиноби. Когда Итачи умер, его объединили с Хошигаке Кисаме, так как напарник того погиб незадолго до смерти Итачи, и двух осиротелых членов Акацки поставили вместе. Саске устраивала такая постановка: Кисаме был хладнокровен, чрезвычайно силен, надежен и не был навязчив; он был опытным и зрелым мужчиной, старше Итачи, оказался сносным собеседником, к тому же он был в Акацки еще до того, как братья Учиха вступили в организацию.
К настоящему времени Коноха немного восстановилась после наводнения и войны, но былого могущества не смогла возродить: пока она заново отстраивалась теми самыми немногими выжившими, на границу Страны Огня напали соседние с ней страны, опустошая земли. Новый Пятый Хокаге Узумаки Наруто не смог вернуть славу пятой Великой деревне. Конохе был нанесен непоправимый ущерб.
Иногда Саске было невыносимо одиноко; иногда от тоски, когда он, подготавливаясь к завтрашнему пути, сидел в своем номере, перематывая перевязочными бинтами ноги и раскладывая перед собой оружие, его сердце сжималось так, что руки застывали, не в силах двинуться. В такие моменты он собирался и уходил гулять по деревне или городу, в котором остановился. Гулял до темноты, до глубокой ночи, иногда до рассвета, не ложась потом спать, проветривая свои мысли и освежая голову. Иногда воспоминания об этих пяти лет были слишком тяжелы для него, а иногда казались легче перышка.
Вначале Саске было тяжело мириться с тем, что больше он никогда не сможет дотронуться до длинных теплых волос Итачи, которые он мог трогать только тогда, когда в ночной тишине пели цикады, или стучал дождь, или гремел ветер; когда рука старшего брата касалась его и любила его.
Саске мирился с этими воспоминаниями и жил дальше: ему было всего лишь двадцать два, когда он остался один на один с целым миром, а теперь, спустя пять лет, он уже достаточно привык к этой мысли.
Он мог жить и жил без Итачи. Тот бы не сумел этого. Саске только после кончины брата понял, что всегда, всю жизнь был сильнее его.
Он сидел на широкой деревянной лавке, вытянув ноги вперед и дожидаясь, когда вернется Кисаме с двумя стаканами чая и едой. Щурясь на беспощадное июньское солнце, Саске оттирал пот со лба: то, что он расстегнулся и снял шляпу, ему не помогло, едва ли не напекло голову сильнее.
В итоге, услышав за собой тяжелые и громкие шаги, Саске холодно покосился через плечо, взяв в руки протянутую ему пиалу с едва теплым чаем и покосившись на тарелочку с данго, которую Хошигаке поставил между ними, грузно садясь рядом.
Он был крупным и сильным, Саске приходилось смотреть на него снизу вверх. Но сейчас его внимание занимали цветные шарики данго.
Ненавистного сладкого данго. С ненавистными сладкими воспоминаниями.
— Другого не было? — с недовольством отчеканил Саске, сухими и обветренными губами отпивая прохладный чай, разливающий по телу загустевшую энергию и силу.
Саске по-прежнему был красив и не потерял юношеской стройности и крепкости тела, девушки до сих пор влюблялись в него с первого взгляда; лишь морщин на лбу намного прибавилось: возраст, проблемы, жизнь.
Кисаме, вытаскивая из огромного рта палочку, на которой подавалось данго, широко ухмыльнулся.
— Вы сами согласились отобедать тут.
Саске поморщился, косясь на сладкое. Но поспорить с этим он не мог, потому что прекрасно знал, куда предлагает ему сходить его напарник.
Именно в ту таверну, где делают исключительно данго.
После недолгих колебаний Саске все же взял одну из палочек, аккуратно откусывая кусок шарика и слизывая соус, потекший по его губе вниз.
— Саске-сан, — снова начал Кисаме. Тот на него покосился, ожидая продолжения.
Вытянув вперед свои огромные ноги, Хошигаке поморщился, глядя в небо: он не любил засуху и жару.
— А не пора бы вам взять ученика? В вашем возрасте шиноби даже в нашей организации берут к себе в напарники мальчишку, тренируя его и делая из него нового члена Акацки.
Саске пожал плечами, небрежно откидывая на блюда палочку от данго.
Гадость.
— Я еще не так стар, чтобы тратить силы на что-то помимо миссий и тренировок.
— У меня был ученик. Правда, погиб, на первом же серьезном задании, — Кисаме почему-то жестоко усмехнулся. Саске иногда не понимал его, но лезть в его прошлую жизнь не хотел, как и понимать этого человека. Тот отплачивал той же монетой.
Просто напарники, просто сотрудники, и не более того.
— Идем? — Саске встал с лавки, подхватывая в руки шляпу и оправляя складки широкого плаща. Кисаме, судя по всему, не спешил уходить, снова поглядывая в сторону таверны.
— Я еще выпью чая: такая засуха, горло пересохло. Вы будете?
Саске отрицательно покачал головой, внутренне нахмуриваясь: опять ждать.
В последнее время он ненавидел ждать.
Вскоре Кисаме скрылся в тени таверны, а Саске, разминая ноги, начал медленно прогуливаться по двору между играющих в пыли мальчишек, вспоминал свое детство, о чем-то невесело размышлял, задумчиво смотря в землю перед собой, пока его сзади не потянули за край плаща, несколько раз дергая его, крепко и настойчиво, но в тоже время робко.
«Что еще?» — раздраженно подумал Саске, нехотя оборачиваясь, но только затем, чтобы строгим взглядом окинуть наглеца, решившегося полезть к нему.
Однако эту идею пришлось оставить.
Перед Учихой Саске стоял ребенок не более пяти лет, протягивая в своих маленьких руках катану и смело, даже как будто решительно. Его фигура еще была крошечной, детской, но крепкой, прямой и, что особенно поразило Саске, он смотрел серьезным недетским взглядом черных глаз прямо в глаза напротив.