— Честно говоря, иногда хочется на все плюнуть и поселиться прямо здесь, на этой чертовой речке, — угрюмо бросил Саске. Его раздражало многое в этой жизни, и он не скрывал того, Итачи уже привык к его ворчанию. Поэтому он ничего не ответил, продолжая идти впереди младшего брата и обгоняя его с каждым шагом все больше. А потом, даже не обернувшись, Итачи крикнул, наступив на горячий песок дороги:
— Есть будешь?
— Нет, только чай, — как будто нехотя ответил Саске; в его голосе промелькнула некая отстраненность. Он не стал просить того, чтобы брат подождал его. Он уже больше не бежал за ним как в детстве, потому что, наконец, понял и осознал: что бы ни было, Итачи всегда в конце пути сам ждал его.
А если будет надо, то Саске всегда его догонит и перегонит.
***
Громкий топот босых грязных ног по дороге, раскаленной солнцем, шорох зеленой травы, и куча мальчиков, снова крича, побежала вперед, оставляя самого младшего позади. Тот, изо всех сил пытаясь догнать старших, неуклюже двигал еще по-детски пухлыми ногами и пыхтел, пытаясь стряхнуть со лба лезущие в глаза мокрые волосы. Бедная и грязная одежда мальчишек говорила о том, что они все были из заброшенной деревеньки в десяток домов близ реки, из семей нищих крестьян, за уши тянущих шаловливых сыновей работать на полях.
Мальчики, явно забавляясь происходящим, продолжали убегать от младшего ребенка, поддразнивая его и показывая язык, а Саске с интересом наблюдал, сидя в тени на лавке, как тот самый пятилетний ребенок обиженно встает посреди поля и кричит едва ли не срывающимся от обиды и слез голосом:
— Брат, так нечестно!
Глаза наполняются злыми слезами, и ребенок готов реветь, как из толпы недовольно выходит старший мальчик, поддавая брату подзатыльник:
— Не реви, а то мне потом перед матерью и отцом отчитываться. Вечно ты нас подставляешь.
Младший мальчик тут же насупился, ударяя брата ногой по лодыжке.
— Это ты меня всегда бьешь! Я ненавижу тебя! Ты плохой брат, плохой! — и снова едва ли не срывается на плач.
Саске с тонкой холодной усмешкой наблюдал за этим представлением, механически поглаживая затупившийся кунай. Его это веселило, это было чем-то странным и необычным, тем, чем можно было полюбоваться со стороны. Саске смотрел, как старший мальчик что-то недовольно буркнул младшему, как они начали ругаться, а потом, отвешивая друг другу пинки и подзатыльники, оказались в центре внимания компании остальных ребят, которые делали ставки, загибая грязные пальцы. Пожалуй, если бы эти два мальчика не называли себя братьями, Саске бы с роду не подумал, что они друг другу приходятся родственниками.
Он дрался с Итачи только в одном случае: на тренировке. Там они переставали быть друг другу родственниками, становясь чужими, врагами, соперниками, не щадящими себя в попытке победить, вырвать, стать лучшим. Только в эти моменты они были друг против друга, в остальном отец учил их: при любом соперничестве между собой, при любых ссорах или разногласиях, на заданиях быть единым целым, командой, одним организмом, действующим сообща. Это действительно было полезно на миссиях, никто не пытался возражать отцу. Только вот никаких разногласий и ссор и так не было: ни на миссиях, ни в обычной жизни.
Мальчики вовсю хлопали в пыльные ладоши, когда старший брат уселся на младшего, хмуро смотря в лицо ревущему ребенку, который продолжал брыкаться ногами и что-то кричать, скорее всего, угрозы на жалобу родителям, поскольку старший мальчик тут же поднял брата на ноги, отряхнул, успокоил, но тут же снова дал подзатыльник, и компания вновь побежала по лугу, а маленький мальчик, едва утерев слезы, в обиде бросился за ними. Младшие всегда бегут за старшими. Только зачем?
«Зачем?», — спрашивал себя Саске.
Зачем торопить свою жизнь и стремиться раньше времени стать взрослее и сильнее? Даже когда человек клятвенно говорит, что не желает этого, в глубине души он осознает, что лжет. Может быть, стремление следовать за старшими в попытке их догнать или даже обогнать не просто инстинкт, заложенный, чтобы выжить. Может быть, размышлял Саске, смотря на мальчиков, для человека стремление обогнать старшего — причем не только по возрасту, но и по умениям и положению — или достичь его уровня — не просто выживание, а становления себя как личности.
Цель, которую подсознательно преследуют все. Которую преследовал Саске. Которую, возможно, преследует и сейчас. Кто знает.
Саске не надо было оборачиваться, чтобы почувствовать и понять, что с ним рядом сел Итачи. Тот молча, как всегда без лишних слов протянул глиняную пиалу младшему брату, сам с данго присаживаясь рядом. Он так же обратил свой взгляд на детей, только не выразил особой заинтересованности их возней, как будто видел такую картину изо дня в день десятилетиями. Крики и шум только утомляли Итачи.
Саске хоть и нахмурился, увидев, что взял себе брат, в блаженстве отпил прозрачный чай и ничего не стал говорить по поводу ненавистного ему данго. Лишь только как-то презрительно и брезгливо фыркнув и поморщившись, он отвернулся, снова наблюдая за двумя братьями. На первый взгляд разница в их возрасте была небольшой, года два-три, меньше, чем у них с Итачи, но это не оправдывало то, что видел Саске.
— Брат, — наконец, обратился он к Итачи, который только повел бровью в ответ, не переводя свой взгляд на Саске, — те два мальчика, вон те, один совсем маленький, а другой в синем рваном косодэ (3), — братья.
Итачи перевел отрешенный взгляд на младшего брата, откладывая на деревянную лавку, потрескавшуюся и почерневшую от дождей и времени, лоточек, где недавно в ряд лежали шарики данго, и немного помолчал, прежде чем дернул плечом:
— И что?
Саске уже давно осушил пиалу с чаем и теперь механически вертел ее в руках, а оставшаяся капля бегала по ее дну. Иссиня-черные пряди челки лезли в глаза, которые как-то пытливо, но хмуро оглядывали мальчишек, вновь затеявших драку. Пальцы гладили корявый отбитый участок пиалы, царапая его ногтем и издавая скребущие звуки, противно бьющие по ушам.
— Странно как-то все это, — наконец выдал Саске, отряхивая рукава своей рубашки.
— Что странного? — удивился Итачи. Удивился неподдельно, искренне, с интересом смотря на младшего брата.
Иногда Саске говорил то же, что и говорили все вокруг, потому что ему было все равно, потому что он не задумывался о том, что можно думать по-другому; но свои собственные суждения, которые он нечасто озвучивал, всегда приятно поражали Итачи некой схожестью в общих чертах с его собственными, что не могло его не интересовать. Это было одной из причин, по которой Итачи любил слушать и наблюдать за Саске: собственное мнение вне зависимости от ситуации.
Сила?
Безусловно.
Саске был силен, он даже сам не подозревал, насколько был силен, но Итачи видел это; сила Саске пульсировала в его молодом теле, она была привлекательна, как запретный плод.
Итачи всегда искал в людях это сокровище — силу. Немногие обладали ей и пользовались ей, говорили ей, но Саске это мог делать, хотя еще не понимал этого: он был сильным и не боялся никого. Он был другим, всегда был другим, с самого рождения, Итачи всегда это чувствовал интуитивно. Саске всегда стремился стать ближе к брату, превзойти его, перепрыгнуть, стать лучше, сильнее, сокрушить, доказать что-то себе и всем, но сохранить и себя, и свое лицо, честь, достоинство, получить признание. Саске не сдавался и не сдается, упрямится, настаивает на своем. Он стремится к цели любой ценой и поэтому получает ее вопреки всем и всему. Саске всегда был сильным. Такую силу нельзя не заметить, и Итачи был тем, кто первым увидел ее. Саске был его ближайшим родственником, его младшим братом, разница с которым была в пять лет; практически единственным, принимавшим своего старшего брата как надежного друга и равного себе соперника изо всей боявшейся Итачи деревни, которая с опаской относилась к одному из самых способных и сильных шиноби в истории Конохи, несомненно уважая, но сторонясь гения клана Учиха.