– Виктор, – сказал Шевцов, пожимая здоровенную покрытую веснушками лапу Вадима и гибкую, с тонкими венами кисть Игоря. Игорь неловко привстал из-за столика, ударился головой о верхнюю полку и покраснел.
– Пожалей голову, старик! – засмеялся Вадим.
– Ничего, – улыбнулся Игорь, – доктор с нами.
В вагоне было шумно. В узком коридоре толпились моряки, густо висел сигаретный дым. Бойкая проводница сорвала голос, умоляя провожающих покинуть вагон.
Наконец купе качнулось и медленно поплыло вдоль перрона. Но тут же поезд дернулся и остановился, зашипел сжатый воздух, зазвенела посуда на столах.
– Ого! Стоп-кран, – поднял выгоревшие брови Вадим.
Под хохот и крики всего вагона кто-то неуклюже пробирался по коридору, пыхтя и командуя сочным басом:
– Посторонись, салаги! Придавлю ненароком. Без меня решили отчалить?
В дверях купе показался огромный оранжевый чемодан и полное круглое лицо в бакенбардах. Вадим подхватил чемодан и согнулся под его тяжестью.
– Дим Димыч! Дим Димыч! – кричали из соседних купе.
А в узкую дверь уже протиснулся краснощекий толстяк в распахнутом пальто, с необъятным животом-глобусом, перетянутым по экватору узким брючным ремнем. Дим Димыч стянул с головы серую шляпу с зеленым пером за тульей, помахал ею над вспотевшей лысиной и расцвел улыбкой.
– Бонжур, сеньоры! Экипаж в сборе, отдать концы, полный вперед!
В купе сразу стало тесно, жарко и весело.
За темным окном качалась луна, считали метры колеса, дрожал коньяк в пузатой бутылке, с невозмутимым лицом травил были и небылицы Дим Димыч, директор судового ресторана.
Часом позже Шевцов уже знал все о лучшем в мире пассажирском лайнере "Садко", о его знаменитом капитане, о команде и пассажирах, о пассатах, тайфунах и циклонах. Еще через час он обошел Атлантический, Тихий и Индийский океаны, звал купе каютой, а пол – палубой, и покачивание вагона определил как бортовую качку в три балла.
Утром его еле разбудили к чаю.
– Вставайте, док! Вахту проспите! – кричал ему в ухо второй штурман.
При свете солнца Вадим оказался рыжим, как подсолнух, с веселыми глазами-щелками. Игорь, старательно выбритый, завязывал перед зеркалом свой черный узкий галстук. Напротив Шевцова с нижней полки торчали пышные бакенбарды и взлетали к потолку густые рулады храпа.
– Бесполезно, Дим Димыча и гудком не разбудишь, – махнул рукой Вадим и закурил, наполняя купе ароматом "Мальборо".
Проводница в белом фартуке пронесла на подносе стаканы с чаем. Услышав стеклянный перезвон, Дим Димыч моментально перестал храпеть и открыл один глаз…
Потом они пили крепкий чай. Искрился снег за окном. Звенели ложечки в стаканах, и под стук колес тек неспешный разговор.
– Хорошо у нас как!…
– А там?
– В Африке – душно, на Бермудах – жарко, на Канарах – пыльно… – равнодушно перечислял Дим Димыч, прихлебывая горячий чай. – Суета…
Шевцов задумчиво смотрел в окно на однообразные белые поля и перелески под снегом. Он не знал еще, как тоскуют в тропиках моряки по этой немудреной северной красе…
В вагоне было тихо. Только в соседнем купе не очень стройно пели под гитару:
Дим Димыч снова задремал.
Шевцов и Игорь Круглов вышли в коридор. Напротив соседнего купе у окна вполоборота к ним стояла девушка в синем костюме. Вагонный сквозняк шевелил ее волосы медного отлива, рассыпанные по плечам. Игорь замер в дверях, не отрывая от нее глаз.
Вадим Жуков боком протиснулся в коридор, остановился и полез в карман за сигаретами. Девушка не отрываясь смотрела в окно. Ее лицо было задумчивым и, как показалось Шевцову, грустным. Она стояла, чуть подавшись вперед, к стеклу. Длинные пальцы лежали на никелированном поручне окна, но не опирались на него. Тени и отблески утреннего солнца пролетали по ее лицу, и она словно парила над волнистой снежной равниной, не имея другой опоры, кроме этого бегущего мимо нее света.
"Бегущая по волнам", – вздохнув, подумал Шевцов. Вадим молча курил, искоса поглядывая на Незнакомку, а Игорь так и остался стоять в дверях, крепко сжимая пальцами тонкую переборку. Из-за его спины доносилось мирное похрапывание Дим Димыча.
Из соседнего купе показалась полная усатая физиономия и широкие плечи, обтянутые синей курткой с погонами.
– Олечка, – пробасил усач, – идите к нам, мы вам споем что-нибудь. К тому же здесь сквозняк, еще простудитесь!
Слишком долго молчавший Вадим усмехнулся:
– Умерь бас, Миша, ты не в машинном отделении. Правда, Игорь?
Игорь пожал плечами. Девушка впервые взглянула на него, потом повернулась к усатому механику.
– Спасибо, я постою здесь.
Из-за двери купе доносилась грустная морская песня. Ольга закрыла глаза. Эту песню она слышала дома, когда из рейса возвращался ее отец. Большой, всегда веселый, белозубый, с черной бородой и ясными добрыми глазами – таким она помнила его.
Капитан Коньков… Ольге было пятнадцать лет, когда он последний раз ушел в рейс. Его сухогруз попал в циклон у берегов Гренландии. Построенный американцами в военные годы, "Либерти" не выдержал жестокого шторма. В этом же циклоне затонули немецкий танкер и норвежское рыболовное судно…
Она запомнила день: два месяца спустя после смерти отца – он умер на берегу, в морском госпитале – к ним домой зашел моряк, невысокий, с усталым лицом, в мокром от дождя плаще. Он плавал вместе с ее отцом. Был третьим помощником на погибшем судне. Голос у него был тихий, ровный, только пальцы вздрагивали, когда он приглаживал постриженные ежиком волосы, да иногда некрасиво дергалась щека…
– В Датском проливе, между Гренландией и Исландией, нас захватил циклон. Трое суток волны ломали судно. Это было страшно, но все держались. На четвертый день капитан Коньков отдал последний свой приказ: "Команде покинуть судно…"
Шлюпку разбило. Сбрасывали надувные плоты, прыгали за борт – капитан последним. Спаслись все. Только замерзли. Ваш Александр Иванович своими руками ребят вытаскивал. А меня отнесло. Не сразу нашли, два часа в воде проплавал – без сознания был. Никак не могли зацепить. Александр Иванович за мной в воду полез, обвязал концом. Так нас вместе и вытащили… Вместе и в госпиталь отправили. Я вот выжил, хоть и инвалид. А. он…
Гость оторвал глаза от стола и посмотрел на бледную, затихшую Ольгу. В углу, у дверей, опустившись на стул, молча плакала ее мать.
– Я обещал капитану все сделать для вас, – охрипшим голосом сказал штурман. -Вы не стесняйтесь. Я теперь один… Жены нет, развелся. Три месяца в госпитале пролежал. Хотели ноги отнять – после переохлаждения. Комиссия врачебная сказала – плавать не буду. Теперь в кадрах, на берегу работаю. Пристроили…
А жена на развод подала. Я сам посоветовал, подумал – зачем ей инвалид? Замуж-то она за моряка выходила. А мне ясно сказали – про море забудь, отплавался…
Отец для Оли Коньковой был праздником, которого больше никогда не будет. Она ходила по квартире, трогала его фотографии, книги, открывала гардероб и зарывалась лицом в его вещи. Его запах. На стенах висели сувениры, которые капитан привозил из далеких стран. Причудливые резные маски, раковины и кораллы, модели парусников и пароходов. Все вокруг тосковало по нему: письменный стол и кресло, его вещи, стены комнат, дома на их улице.
Она так мало видела отца. В чужих странах, в далеких морях остались его следы, которых так не хватало ей в опустевшей ленинградской квартире…
В мореходное училище Ольгу не приняли, в школу моряков тоже. Тогда она пошла к начальнику пароходства, который знал капитана Конькова. Тот выслушал ее молча, потер седую, коротко остриженную голову с крутым лбом и предложил:
– Знаешь что, есть у нас курсы. Готовят стюардесс, официанток… Пойдешь?
– Да… Пойду.
– Судно выберешь сама.
– Я уже выбрала – "Садко"…
За окнами вагона уже проплывали черепичные крыши прибалтийского города. Поезд сбавил ход и начал плавно подтягиваться к серому зданию вокзала.