Встал Фонарин с ехидной усмешкой, открывавшей желтые зубы, и спросил:
- Если я вас правильно понял, уважаемая Агафья Тихоновна, вы беретесь по виду ЭЭГ определять душевное состояние субъекта?
- Меня зовут Агнесса Тихоновна, но это неважно. Называя меня именем гоголевской героини, вы, всего вероятнее, не хотели меня оскорбить. На ваш вопрос отвечаю: да, в какой-то мере берусь. Во всяком случае сильные эмоциональные реакции берусь распознать.
- В таком случае, - осклабился он, - вы не откажете нам в любезности описать душевное состояние субъекта, у которого мы сняли энцефалограмму?
- Душевное состояние - нет, а взрывы сильных эмоций, если они были, да.
Аудитория загудела. "Жребий брошен", - сказала я мысленно. В мыслях я все еще не могу отвыкнуть выражаться высокопарно; вслух я этого уже не делаю.
- Я очень рад, что вы согласились нам помочь, - чему-то посмеиваясь, сказал Фонарин. Я на него реагировала, как типичная женщина - на крысу (вероятно, это было бы видно на моей энцефалограмме). - Володя, обратился он к своему ассистенту, - будьте добры, продемонстрируйте образец ЭЭГ.
Услужливый, красивый, черноглазый молодой человек, пожирая своего шефа глазами, развернул рулон бумаги, поднялся на помост и приколол к доске энцефалограмму. Скопированная в крупном масштабе, она была хорошо видна всему залу.
- Условия опыта те же, что у нас? - спросила я.
- Да, в точности по вашей статье.
Я взяла указку. Сердце мое неприятно билось. Энцефалограмма была в чем-то не совсем обычна: нечто подобное нам приходилось наблюдать у больных эпилепсией... И еще что-то меня смущало. Но что делать? Попробую вдуматься, понять...
Я подошла к доске, провела указкой по начальному участку кривой... Ее легкие колебания я прошла тоже колеблясь.
- На этом участке я не вижу пока ничего особенного. Картина скорей нетипичная, но такие признаки нередко бывают у нервных, возбудимых субъектов (слово "эпилепсия", просившееся наружу, я, к счастью, проглотила. Не надо спешить с диагнозами). А вот здесь... - я остановилась у резкого всплеска, пикообразного скачка. - Мне кажется, этот выброс связан с каким-то ярким, неприятным... да, безусловно неприятным внешним воздействием. Пациент, возможно, увидел нечто поразившее его, может быть, возмутившее... не берусь сказать, что именно. Может быть, услышал резкое, обращенное к себе слово...
- Такие опыты вы тоже проводили? - спросил с места упитанно-розовощекий. - С мужчинами или с женщинами?
Небольшой смех.
- Безусловно. С теми и с другими. Человек, как правило, остро реагирует на хамство, даже если оно обличено в корректную форму. Вернемся к нашей кривой. После пика - опять участок относительного равновесия. Кривая полого идет вниз, снова выравнивается, вступает в фазу спокойных колебаний... А вот опять резкий всплеск. Смотрите - подъем далеко за пределы среднего уровня...
- Может быть, - сощурясь, сказал Фонарин, - именно в этот момент субъект испытал особенное волнение? Может быть, ему была сообщена поразившая его новость? И не отрицательного, а положительного свойства? Например: "Вас выдвинули в члены Академии наук"?
- Не исключено. Но крутой подъем и сравнительно плавный спуск говорят скорее об отрицательной, чем о положительной окраске эмоционального толчка.
- Но какой-то толчок был? - настаивал Фонарин. Что-то змеино-неприятное шевелилось в его взгляде.
- Думаю, что был.
- Отлично, - оживился старик. - Володя, если нетрудно, введите пациента.
Шум в рядах, потом ждущее молчание. Появился черноглазый Володя, держа в руке ведро, из которого Торчала палка. На ведре крупными буквами было написано: "Для пола".
- Если это какой-нибудь фокус... - сказала я пересохшими губами.
- Это не фокус, - торжественно объявил Фонарин. - Вот он, ваш нервный, возбудимый субъект!
Он поднял кверху палку, на конце которой мокро болталась и обвисала грязная половая тряпка.
- Прошу всех хорошенько разглядеть субъекта, - обратился он к аудитории. - Представленная вам энцефалограмма была снята вот с этой тряпки; факт, зафиксированный в протоколе опыта... Вы это свидетельствуете, Володя?
Черноглазый Володя серьезно кивнул головой. Фонарин продолжал:
- Итак, все наблюдения, все тонкие соображения уважаемой Агафьи... виноват, Агнессы Тихоновны относятся к душевному состоянию этой вот грязной половой тряпки, которую любезно предоставила нам уборщица нашего этажа!
По рядам прошел шум, сперва слабый, как звук начинающегося дождя; потом обрушился ливень. Были в нем отдельные струи - восклицания, словно бы в мою пользу: "Недобросовестно!", "Какой-то цирк!", но громче всего слышался смех. Смеялись почти все: и благополучно-розовощекий, и тонконосый рублевский святой, и стенографистки за столом. Но гаже всех смеялся Фонарин. Он косо разинул щербатую, желтозубую пасть. Он торжествовал, он был счастлив. Я его ненавидела. Я бы его отхлестала по щекам той самой грязной тряпкой. Яркая отрицательная эмоция. Какой бы пик она дала на моей ЭЭГ!
Смех умолкал, доносились его последние спазмы. Слышнее стали протестующие возгласы: "Недопустимый прием!"
- Разрешите мне сказать несколько слов по поводу представления, - мягко предложил председатель. Он явно был на моей стороне.
- Нет, я сама. Дайте мне слово.
Зал замолчал. Прислонив указку к доске, я вышла на кафедру. Вообще я никогда не говорю с кафедры. Но тут я взошла на нее и сказала: