Реликт, осколок влаги океанской —
Тэтиса, что хребтами раздроблен,
Раскачивает время и пространство
Эвксинский Понт, как звал его Страбон.
С утратою границ не примирившись,
С тоской своей не в силах совладать,
Он, будто часть империи погибшей,
Живет былым и гонит волны вспять.
Он грезит единением с морями,
С кем в давние братался времена,
Переплетаясь зыбкими корнями,
И окликает всех по именам.
Познавший горечь царственной свободы,
Среди степей заслыша этот зов,
В прогретой солнцем чаше мелководной
Волнуется и мечется Азов.
Взметает брызги Мраморное море,
Перекрывая жалкий птичий крик,
Грохочет, заговаривая горе.
И Каспий поднимает желтый лик.
Едва волну глазурную качая,
Ленивая, не знающая бурь.
Похожая на бюргера за чаем.
Томится Средиземная лазурь.
И, слепнущий в пустынных вихрях красных,
Вздымая ржавь баркасов, темень скал,
Все силится крутой волной подняться
По плечи вбитый в зыбь песков Арал.
Тяжелой солью полнятся проливы.
И тяжкий гул проходит по горам.
И призраком идет, топя долины,
Гигантским валом древний Океан.
А Понт шумит. Взлетают волны к солнцу.
На голышах цветущие следы.
Шторм движется. И мне передается
Тоска огромных масс живой воды.
Стою ли у бушующего моря,
Сажусь ли в золотой тени ветвей,
Во мне стоит немолчный гул прибоя —
Единое дыхание морей.
Ущелье
Чужды тебе морских равнин просторы,
Соленая людская колыбель,
Зато влекут нехоженые горы,
Медвежьи тропы, глушь, грибная прель.
Верховья рек, где заросли так дики,
Что цепенеет в страхе человек,
Где в красных скалах проступают лики
И слезы льют с заросших мохом век.
Где над стремниной, камень сокрушая,
Стоят века, обнявшись, тис и граб,
Зеленой ящерицей лезет вверх лишайник
По скользким выступам во влажный полумрак.
В тебе живет неисцелимой жаждой
Страсть по неведомому, и она сродни
Тоске оленьей по лесистым кряжам,
Стремленью трав пробиться из земли.
Сев под стеною древнего самшита,
Что, может быть, древнее, чем Кощей,
Следишь, как зелень светом перевита
Горячих папоротников, голубых хвощей.
Ты любишь миг, когда смолкают птицы
И все живое спешно ищет кров,
И вещая вода в пустые бьет глазницы
Прозреть готовых каменных богов.
Но ближе сердцу золотое предвечерье,
Когда в горах сгущаются дымы,
Душа твоя тоскующим ущельем
Глядит в непостижимость синевы.
Ока зимой. Простор
Мы шли заснеженною поймою Оки,
Где травы сохлые под ветром прозябали.
Над всхолмленной равниной тальники
Всходили медленными красными дымами.
Слепящей красоты своей стыдясь
Перед замершим, чахлым и унылым,
Вода протоков, подо льдом струясь,
Лишь изредка на волю выходила.
Но так пронзителен и темен был прогал,
Казалось: черный лебедь зло и хищно,
В снегах поднявшись, шею выгибал,
И в страхе падал мерзлый куст-язычник.
А ветер задувал с далеких гор,
Звенел в дубраве мерзлыми хрящами.
Вдыхало сердце ледяной простор,
Свеченьем снега жадно насыщаясь.
Но вместе с радостью внушал простор немой
Смертельный страх, льдом обдавая ребра:
Навеки слиться с этой белизной,
Сухим и желтым травам стать подобной.
И веял гибелью легчайший снежный прах,
Гонимый силою неведомой издревле.
Недосягаемы, темнели на горах
Мглой синеватою покрытые деревни.
И чувство острого, печального родства
С дубравой мерзлой, с черною протокой,
Стеклянной дрожью зыбкого куста,
С дымами этих деревень далеких
Пронзило вдруг. Вот так же предок мой —
Рыбак, охотник — шел, и так же стыли горы.
И сердце ужасом сжималось и тоской
Перед величием полунощных просторов.