Глава III. «Скажи: зачем?»
Андрей не ошибся: Лие совсем было не до веселья.
Привязавшись к Андрею и Нонне, она смертельно боялась потерять дорогих друзей, ведь рядом с ними она забыла свою беду. Целые вереницы чудовищных мыслей, родившихся, должно быть, в одну из бессонных ночей, переполняли Лию, впивались в душу, точно шипы, сменяя одна другою, и терзали всё её существо. Всепоглощающее жгучее ощущение ужаса от понимания того, насколько холоден и чёрств этот бренный мир, и особенно того, что нельзя изменить написанного на роду, а также острое чувство обиды на жестокую судьбу разрывали её хрупкую душу.
Её глаза снова и снова наполнялись горячими слезами, которые, обжигая лицо, стекали вниз. И не было никаких сил, чтоб сдержать их. В груди ныло сердце, чёрная злая тоска беспощадно раздирала его и сдавливала ледяными тисками — тоска по матери и отцу,— по всем тем, кого Лия так любила!..
Когда длинные ночи траурной шалью окутывали притихший город, Лия часами не могла уснуть. Она целовала, беспокойно теребила серьги-полуцветки и ракушку,— те самые, что подарил Андрей. Со слезами на глазах и с затаённым дыханием разглядывала Лия написанный ещё летом художником Моррисом Стоуном чудесный красочный портрет, где они с Андреем, сидя в подвесном кресле, позируют в обнимку.
Душераздирающие треволнения — от них не спасала даже работа — не давали бедной Лие покоя.
Но никто, кроме Андрея и Нонны, не одаривал Лию искренней любовью. Они не чаяли души в своей ненаглядной подруге, своими благородными поступками доказывая ей свою верность и честность.
Однако несмотря на это Лия тихо кручинилась, вспоминая о лете, проведённом с Андреем и Нонной, и с каждым новым днём она, повергая своих ближних в ещё большее смятение, всё глубже уходила в себя,— настолько, что часто даже не откликалась на зов. И так хотелось Лие, чтобы эта дивная сказка не заканчивалась никогда…
— Прелесть моя, о чём ты так тужишь? — всё сильнее тревожился за Лию Андрей и буквально не находил себе места.
Но девушка молчала…
Глава IV. Вопросы, которые очень тревожат Андрея Солновицкого
Андрей недоумевал: куда подевались былое веселье, смех и радость, огонёк жизни, который, хоть и слабо, но теплился в Лие? Что же сделалось с его нежной Лиюшкой?.. Не заболела ли она? Ему хотелось спрятать её, обезопасить от всех напастей, уберечь от неверных решений, от ошибок,— он мечтал разогнать этот мрак раз и навсегда,— но в то же время понимал свою слабость, с которой бороться пытался, однако она зачастую оказывалась сильнее. Сколько раз, обдумывая, как быть дальше, юноша доходил до такого состояния, что осознавал всё острее: нет горше казни, чем понимать, что не сумел оградить ближних! Последними словами неустанно корил себя за то, что допустил подобное развитие событий. И глубоко в душе был уверен: пока он будет помнить об этих ужасных днях, рана на его сердце не затянется никогда…
Слишком долго пребывал он в растерянности, ведь всё, что он делал, делал с величайшей любовью к ней и, конечно же, с определённой целью — чтоб она не знала одиночества да была пышущей счастьем ненапрасных дней и здоровьем. То и дело Солновицкий задавался вопросом: что происходит с некогда позитивной Лией? Быть может, в чём-то он перед ней виноват? Но в чём? А вдруг эти чудные зелёные глаза, в которых раньше было столько красоты и которые прежде излучали море нежности, мира и покоя, подёрнулись дымкой глубокой горести, угасли и опустели навсегда, и он больше не сможет зажечь их снова и увидеть в них тех задорных искорок, что плясали солнечными зайчиками?..
Если честно, он променял бы всё на свете, только бы Лия стала прежней,— такой, какой была летом: нежной и ласковой. И хотя в поисках ответов на многочисленные вопросы он без конца ломал голову, ему оставалось лишь смутно догадываться о причине её слёз, которая, по его мнению, могла заключаться в следующем. Душа её скорбела безутешной скорбью о потерянном рае, металась в терзаниях, противилась внешней беззаботности людей. Либо ей было плохо, физически плохо, но она молчала, не желая ещё сильнее омрачать и без того не слишком-то радужное настроение Андрея, которое с каждой минутой продолжало падать всё ниже. Даже если и так, то всё это ещё не было очевидно, но то, что его терпение на исходе, и то, что Лие чужда навязчивость, было понятно.