Власти военщины дискриминировали нас и в питании, и в получении и без того ничтожной медицинской помощи по сравнению с китайскими политическими узниками.
Я решил не прекращать борьбу и в тюрьме.
Для революционера и тюрьма — своего рода арена борьбы. Если считать тюрьму только местом заключения узников, то можно впасть в пассивное положение, и ничего не делать для революции. Но если считать тюрьму частью мира, то и в столь узком пространстве можно сделать что-то на пользу революции.
Я, взяв себя в руки, начал искать и здесь пути борьбы. Решил прежде всего установить связь с внешним миром, чтобы как можно скорее восстановить разрушенные организации и привести их в действие. Было решено также бороться с властями военщины за скорейшее освобождение из тюрьмы.
Вся трудность была в том, как установить связь с внешним миром, чтобы вести борьбу в тюрьме. Нужно было работать с тюремными надзирателями, чтобы они сочувствовали нам.
Мое намерение склонить на свою сторону надзирателей, как того даже и не ожидали, осуществилось довольно легко. Тогда администрация тюрьмы, проводя ремонт тюремных камер, некоторое время помещала нас вместе с уголовными преступниками. Такие меры дали нам благоприятные возможности для нашей работы.
Как-то раз сильно простудился китайский узник, сидевший со мной в одной камере, и слег в постель. Его заключили в тюрьму за кражу в квартире одного богача. Очень грубой была его манера держать себя.
В день, когда меня отвели в камеру уголовников, тот узник, по кличке «Гантоур», сидел на нарах, подогнув одну ногу под себя, а другую положив на колено. Обращаясь ко мне, он ни с того ни с сего требует угостить его хоть чем-то: либо деньгами, либо продуктами. Кричит неистово: «Те, кто впервые приходит в нашу камеру, все без исключения, обязаны соблюдать такие закон и мораль, и вы должны соблюдать их». Такой это был настойчивый, грубый и невежественный человек.
Я поймал его на слове и говорю:
— Несколько дней нас мучили в камере для допросов. Откуда мы возьмем деньги и пищу? Если уж на то пошло, то вы, старшие по тюремной жизни, должны нас угостить. Не так ли?
«Гантоур», будто лишившись дара слова, потускнел и, весь бледный от злости, смотрел на меня зверем.
В обычное время он действовал, как деспот, занимался самоуправством. Поэтому хотя он слег с повышенной температурой, не брал в рот ничего и страдал бессонницей, но никто из узников не относился к нему тепло, не ухаживал за ним, все смотрели на него равнодушно, как на пожар за рекой.
Я дал ему одеяло, присланное мне из дома священника Сон Чжон До при отводе меня в тюрьму, вызвал тюремщика, чтобы он принес лекарства из тюремной больницы.
И в обычное время тюремщик по фамилии Ли относился к нему, прямо скажем, отвратительно за его грубость и необщительность. Он удивился: как же это так — кореец заботится о китайце, как о родном брате.
Наш искренний уход за больным узником помог ему вскоре подняться с постели.
С этого времени изменилось его отношение ко мне. Раньше даже тюремщики, обращаясь с этим странным, привередливым и жестоким преступником, не знали, за что браться и как к нему относиться. А вдруг он стал покорным и послушным. Перед кем? Перед учеником средней школы. Тюремщик Ли диву давался, да и сам относился теперь ко мне не без уважения.
Из тюремщиков Гиринской тюрьмы он был человек сравнительно спокойной натуры, в ком жила национальная совесть. Члены наших организаций извне прислали мне сведения о том, что тюремщик Ли — выходец из бедной семьи, что он стал тюремщиком ради куска хлеба насущного. После разностороннего изучения я решил завоевать его на свою сторону и улучал моменты, чтобы разговаривать с ним более откровенно. В ходе бесед я узнал, что в связи со свадьбой своего младшего брата он пока не смог еще приобрести для него свадебный подарок и очень горюет, что не может сделать этого. Пользуясь случаем прихода моих товарищей в тюрьму на свидания, я рассказал им о горе тюремщика Ли и принял меры, чтобы наша организация решила его такой наболевший вопрос.
И спустя несколько дней Ли пришел ко мне, чтобы выразить мне свою благодарность за свадебный подарок, и спрашивает меня:
— Действительно ли вы коммунист? Ведь тюремная администрация называет вас коммунистом.
Я отвечаю ему утвердительно:
— Да, я коммунист.
Тогда он с жаром говорит:
— Мне никак не понятно. Ведь всех коммунистов без исключения называют «бандитами». Неужели ж такие, как вы, добрые люди, будут отнимать чужое? Если вы действительно коммунист, то несправедливо прикреплять к коммунистам ярлык «бандита».