— Гермиона! — Гарри поймал её за запястье, и она порадовалась одному: что теперь она стояла к другу спиной, и Гарри ни за что не увидел бы, как дрогнули её губы.
— Послушай, — неожиданно жёстко произнёс Гарри, — сколько можно себя мучить? Он писал мне. Спрашивал о тебе, и…
Гермиона вырвалась и, не обернувшись, аппарировала прямо из кухни.
На работу она в этот день не пошла. Отправила в Министерство Патронуса, сославшись на болезнь. И — снова сидела с этими своими драгоценными письмами, выученными наизусть, гладила пальцами, думала, думала, думала…
Что она теряла? Самоуважение? Самоконтроль? Что это значило перед возможностью увидеть Его…
И в то же время — было страшно. Будто бы та жизнь, от которой она отказалась в угоду чувству долга, могла свести её с ума, вскружить ей голову. А может, могла и вправду — кто знал? Но последние месяцы, даже годы, проведённые в бесконечном самокопании, будто подталкивали её к принятию верного решения — она же всего чуть-чуть, одним глазком. Может, Виктор приедет с женой, и тогда, увидев его счастье, Гермиона успокоится; упущенный безвозвратно шанс будет легче пережить.
Письмо с двумя словами — только «я согласна» — унесла к Гарри верная рыжая сова тем же вечером. Ответное пришло почти сразу же, будто он ждал и надеялся. Гермиона отчего-то дрожащими руками развернула конверт.
Гарри писал, что очень рад и что будет ждать её послезавтра к ужину. Гермиона неверяще прижала ладони к горящим щекам и прикрыла глаза.
Она была так рассеяна, что едва успела спрятать письма — и крамовские, и это, от Гарри — до прихода Рона. Прикинулась читающей, чтобы не разговаривать с мужем, но буквы перед глазами расплывались, и она не запомнила ни строчки. Рон с ней даже не поздоровался — будто бы они были друг другу совсем чужими.
Её неожиданно потрясла мысль, которая давным-давно должна была посетить её: они же и есть чужие. Совершенно чужие люди…
Она покрутила кольцо на пальце, открыла было рот, чтобы позвать Рона, чтобы сказать ему, чтобы…
Вовремя одёрнула себя. Какая глупость! Разве могла она идти на такой риск — рушить свою несчастливую, но давно устоявшуюся семейную жизнь из-за призрачного, совершенно невозможного шанса, из-за встречи с тем, кто, надо полагать, давным-давно о ней позабыл?
Во рту отчего-то было горько.
Гарри как-то сказал ей, что вся эта мишура, все эти игры с Джинни, попытки любить её так, как от него ждал весь мир, были сродни предательству самого себя. Что он никогда ещё не чувствовал себя таким свободным, таким настоящим, таким искренним, когда обменивался кольцами со Снейпом. Что, в конце концов, эти его отношения, эта его жизнь с человеком, которого меньше всего желали видеть рядом с национальным героем, были самой честной вещью, когда-либо сделанной им…
Гермиона не хотела сравнивать себя с Гарри, но невольно — сравнивала.
И получалось не в её пользу.
Ночью Рон повернулся к ней лицом и робко положил ладонь ей на плечо. Гермиона закрыла глаза, задышала ровнее, притворяясь спящей, едва удержала себя от отчаянного порыва дёрнуться, уйти из-под этой ненужной, горькой ласки. Рон за спиной молчал, только тяжело дышал ей в затылок. Через несколько секунд пытка прекратилась — его ладонь исчезла, и мягко спружинил матрас, освобождённый от части веса.
Куда её муж пошёл посреди ночи, Гермиона не знала. Догадывалась — но не знала, нет, не хотела знать. Они теперь были друг другу будто бы никем, но всё равно: знать об изменах абстрактно, без привязки к конкретным лицам, было легче. Она не вынесла бы, узнай она, с кем именно трахается её муж. В конце концов, и у неё ещё оставалось пресловутое самоуважение.
Гермиона не запомнила, как пролетели отпущенные ей сутки. Просто вдруг очнулась, вынырнула из липкого марева — и обнаружила, что через три часа ей надлежит быть у Гарри. И вдруг захотелось выглядеть намного лучше, чтобы у Виктора во взгляде мелькнула не жалость, нет, Гермиона бы не перенесла этой жалости. Пусть будет что угодно, пусть будет ностальгия или светлая грусть — но не жалость. Она решительно встала перед зеркалом — и прижала ладони к щекам. Вот чем она стала? Удивительно, как мало внимания она уделяла себе: обветрившаяся кожа, искусанные губы, синяки под глазами… морщинки-лапки возле глаз, сразу прибавившие ей добрых пять лет возраста. Неопрятная пышная шевелюра.
— Ну уж нет, миссис Уизли, — сказала она самой себе, и от этого «миссис Уизли» её вдруг затошнило, — это никуда не годится.
Ровно через три часа Гермиона взмахнула палочкой и аппарировала к крыльцу дома Гарри и Снейпа. Постояла пару секунд, оглядываясь, вдохнула запах зимы. И решительно постучала в дверь, пообещав себе ни за что, ни при каких обстоятельствах…
Как бы то ни было, с кем бы ни связал свою судьбу Виктор Крам, она могла притвориться счастливой. Могла — и собиралась. К чему ему, наверняка давно женатому, было знать о её глупой многолетней тоске?
Нет, к дракклам, к дракклам.
Открыл ей Снейп. Вот уж кто не менялся с годами — то же суровое узкое лицо с длинным крючковатым носом, тот же застёгнутый на все пуговицы сюртук, те же неопрятные чёрные волосы, в которых теперь начинали просвечивать ниточки седины. Глаза у него были ужасно холодные, но Гермиона знала уже — успела привыкнуть за столько лет, — что он рад её видеть и что просто не умеет этого показывать.
— Добрый вечер, Северус, — вежливо произнесла она, переступая порог, и Снейп галантно протянул руку, забирая у неё тяжёлую зимнюю мантию.
— Добрый вечер, мисс Грейнджер, — сухо отозвался он, по какой-то своей стародавней привычке обращаясь к ней официально.
— Миссис Уизли, — привычно поправила Гермиона, но Снейп только хмыкнул. И уголки его губ — или это ей только показалось? — дёрнулись в намёке на ироничную усмешку.
— А Крама ещё нет, — виновато сообщил Гарри, когда она, дрожащая внутри от волнения, появилась в гостиной, — опаздывает.
И Гермиона разом как-то обмякла в кресле, потому что, вот в чём дело, нервничала она ужасно — любая бы нервничала на её месте, и искусный макияж и красивое платье никак не помогали.
— Замечательно выглядишь, кстати! — Гарри выглядел смущённым: и оттого болтал в три раза больше. А надет на нём был совершенно дурацкий маггловский свитер с оленем, и Гермиона внезапно поняла, что вот же, вот же — совсем скоро Рождество. А она забыла… совсем забыла.
— Спасибо, Гарри, — мягко отозвалась она и благодарно приняла чашку чая. Но не успела сделать и глотка — раздался стук в дверь, а через несколько мгновений в гостиной появился Виктор Крам.
И время остановилось.
Он так изменился — раздался в плечах, возмужал ещё больше, лицо его, будто выделанное из камня, стало ещё резче, словно ветер обточил черты; на его меховой шапке и мантии таял снег, и Гермиона с какой-то нелепой нежностью подумала, что он забыл о высушивающем заклинании, и рядом появился недовольный Снейп, прочитавший гостю короткую, но поучительную лекцию о необходимости снимать верхнюю одежду в прихожей, и Крам смутился, Мерлин правый, почти до румянца, и…