— Мавра! — говорит она оживленно. — А я к тебе в гости, хоть сегодня и не воскресенье; но у нас иной раз так тоскливо и уныло, что иногда просто даже... гонит из дому... хоть бы к тебе! — И с этими словами девушка с такой нежностью прижимается к своей старой подруге, словно требуя, пусть бессознательно, ласки и любви.
— Мавра, видишь, я здесь... обними же меня за это, приласкай...
— Еще что выдумала! — отвечает Мавра, а сама осыпает ласками, обнимает свою баловницу.
— Почему не приходила? — спрашивает она. Забыла уже Мавру? Полюбила какого-нибудь хлопца? Пусть она ей все расскажет, все как есть. Она ведь одна у нее. Одна на всем свете. Она для нее все. Кроме нее, кого ей любить? Кто о ней, о бедной женщине, заботится? Кругом только лес, лес да горы. А вот сегодня утром ребята опять орали. Налетели, остервенелые, окружили опять хату. «Татары идут!» — подняли крик. В дверь колотили, а пока она с печи слезла, исчезли. Кого же ей любить? Кого еще лелеять, если не ее, голубку, беленькую голубку?
...Тетяна смеялась.
— Опять стращали татарами?
— Да, налетели откуда-то и давай колотить в двери: «Открой, Мавра, татары идут». Только и хватило времени, что проклясть их да зелье припрятать, чтобы не раскидали.
— Много этим летом зелья собрала? — спрашивает Тетяна, озираясь по углам, где старуха держала высушенное волшебное зелье.
— Хватит.
— А вон там, на печи, что за зелье? — спрашивает с любопытством Тетяна. — Я еще не видела его у тебя, такого не знаю.
— Вон то зелье? — сухо спрашивает старуха.
— Вон то. От чего оно, Мавра?
— От всякого зла, — отвечает по-прежнему сухо Мавра, — оно из-под белого камня.
— Да от какого же зла, Мавра? — допытывается девушка, внимательно присматриваясь к листьям травы.
— Вот то — от зла... — слышит она то же самое. — Если дашь напиться, то поборешь его. Поборешь сном, и больше его уж не будет. Оно дает сон... — добавила она затем более приветливо. — Не можешь спать по ночам, сваришь, напьешься — и хоть ты что, а уснешь. Верно, и меня враги этим зельем опоили, когда мою долю порешили и меня выкинули. Вынесли во сне из шатра, а я ничего и не слыхала. Иные из наших знают толк в зелье. Да притом, если нужно, еще присказывают: «Гей, гей, зельюшко!» — прибавила она и странно усмехнулась. — Мавра тоже знает толк. Только себе не вари, доченька, — предостерегла она, — а лишь своему злому ворогу. Да знай еще притом, когда его собирать...
Говоря это и объясняя ей, как сильно действует зелье, она словно чего-то не договаривала, но Тетяна и не допытывалась. Она только спросила:
— Когда его собирать?
— Когда? — повторила Мавра. — Вот слушай, как и когда, да только не позабудь. Дважды это не говорят. Коли для себя случится, то в одиночку, набравши воды в рот. До восхода водой залей, горшков по соседству в печку не ставь, кувшин не расплещи, — и все это молча. Так — для себя. А против зла — иначе.
Тетяна усмехнулась.
Мавра погрозила ей.
— Не смейся, дивчина, — прибавила она строго, — а лучше запомни. Может, я помру, так ты одна помни! Почему бы тебе не знать этого? Тебе пусть и не пригодится, а знать все следует. Вот и знай, против зла... в воскресенье утром собери, в понедельник полощи, во вторник вари, в среду утром напои — и ого-го, какой крепкий сон зло свалит!.. — даже пропела она, прищелкнув пальцами. — Га-й, га-й! — и расхохоталась.
— Ой! — вскрикнула она через некоторое время с сожалением. — Будь у меня это зелье при себе, когда он сказал, что одна я во всем виновата, да еще свистнул, не была бы сейчас Мавра в лесу, одна на целом свете, а была бы она меж своих, вместе со своим ребенком... Эх! — добавила она горько, оборвав свою речь.
— Ну и что же, Мавра? — спрашивает Тетяна, и ее глаза внезапно широко раскрылись, налились тревогой.
— Пускай он по крайней мере хоть трое суток проспал бы, а то и совсем...
— Мавра! — вскрикнула девушка с отвращением, сердито насупив черные брови. — Грех так говорить!
— Может, и грех... — ответила Мавра твердо. — Но и меня, молодую, бросать, разлучать с мужем тоже грех был.
— Мавра... ты его любила? — спрашивает Тетяна, и невольно в ее голосе звучит опасение, и ей самой непонятно, почему перед ее глазами тот, кого она любит, Гриць.
— Любила на свою беду, на свое горе. Это правда, что любила. Он мне казался лучше, чем Раду. Да что мне от этого? Теперь нету ни его, ни ребенка, ни Раду, ни моих родных — никого. Тетяна, Тетяна, — добавляет она грустно, — что ты, доченька, знаешь о том, что значит в сердце женщины горе. Нет ему края... И да хранит тебя бог, чтобы ты даже вчуже узнала это. Ты помешалась бы, — предостерегает Тетяну Мавра, набивая свою трубку.