— Ты здесь хочешь бросить венок? — вдруг раздается позади нее голос Мавры и мгновенно прерывает полет ее мыслей.
— Не здесь! — отвечает нехотя молодая девушка и отворачивается, раздосадованная появлением цыганки, прервавшей ее размышления.
— Не здесь, доченька, не здесь, — поддакивает Мавра, — вишь, тут омут, он не даст венку поплыть. Все будет его на одном месте кружить. Пойди чуть дальше да брось венок, загадав своего милого, женится он этой осенью или нет?
— Поженимся, поженимся! — отвечает гордо Тетяна и добавляет раздраженно: — Брошу венок, где захочу. — И с этими словами отходит от цыганки на несколько шагов. Хотела бросить венок, никем не замеченная, одна-одинешенька, а тут Мавра не дает.
— Бросай, где хочешь, доченька. Бросай, где хочешь! — говорит примирительно Мавра, однако не трогается с места. Это еще более раздражило упрямую девушку, не переносившую над собой ничьей власти, и она отошла от цыганки еще дальше. Но не успела она сделать и нескольких шагов, как вдруг ее словно какая-то невидимая сила потянула обратно, на то же самое место. Она вернулась и сняла с головы венок. Потом, не произнеся ни слова, бросила изо всей силы венок в воду около камня... Венок сильно заколыхался и, покружив несколько минут по тихой воде, начал, точно управляемый из-под сверкающей поверхности невидимой силой, чуть заметно подвигаться вперед.
Он уплыл недалеко.
Тетяна с широко раскрытыми глазами стояла, склонясь на берегу, в полной неподвижности. Позади нее, согнувшись пополам, следила за венком цыганка.
Тяжелая минута... молчание...
— О! о! о! — вдруг вскрикнула Тетяна и в испуге простерла над водой руки.
Как раз до середины реки доплыл ее венок, и тут его подхватил водоворот. Покружив с минуту на одном месте, поиграл. И вдруг что-то его потянуло в глубину, и Тетяна не увидела его больше.
Молча повернула она свое побелевшее лицо к старой цыганке, которая в свою очередь, неподвижно застыв, уставилась тревожными глазами на воду. Потом она серьезно посмотрела на девушку.
— Не посватает тебя этой осенью твой хлопец, — отозвалась она, наконец, не задумываясь, — не посватает.
Тетяна отвернулась.
— Ишь ты! — ответила она высокомерно и повела опущенным взглядом по воде.
— «Ишь ты» говоришь, доченька? — спросила с явным укором Мавра.
— Ишь ты! — ответила по-прежнему высокомерно девушка, но будто уже чужим голосом, и, отвернувшись от реки, ушла...
Прошло еще некоторое время.
Настка отправилась со своими родителями на богомолье в далекие края и не попрощалась с Грицем. У нее болело сердце, так как Гриць почти все это лето пренебрегал ею, наведываясь лишь изредка.
Но она не выказывала ему своего огорчения и терпеливо ждала, когда он сам к ней вернется, как бывало уже не раз прежде, если их что-либо разлучало. Мысль, что он мог увлечься еще какой-либо девушкой, ей доныне и в голову не приходила. Обычной причиной разлуки бывало странное непостоянство его натуры, с которой он не мог совладать, оно то порой гнало его из дому, то заставляло с большим увлечением работать; тогда он по целым неделям не заходил к ней.
Но все же и тогда он хоть на минутку-две, а показывался, — заглянет к ней, спросит что-нибудь, особенно же если его за работой заставало ненастье; тогда он хоть украдкой, а забегал к ней.
А этим летом он только кое-когда заглянет на минутку вечером, а уж в воскресенье, в праздник его точно ветром сдувало...
«Куда он ходил?» — спрашивала себя Настка и удивлялась.
А может, и вообще никуда не ходил?
Это первое. А второе, почему он не рассказывает ей, как бывало прежде, где был, если уж отлучался?
Они же ведь давно тайно обручились и ждут как будто только позволения родителей справить свадьбу. И как раз теперь он начинает ее забывать. Как раз теперь. Болело сердце, предвещало беду, и бывали минуты, когда она горько жаловалась на его неблагодарность и равнодушие, на странный нрав и порой, делясь с матерью, плакала.
Она даже собралась к ворожейке-цыганке, о чьей сказочной силе и власти слышала, но все побаивалась. А кроме того, и стыдилась. Ворожейка, как она слышала, жила где-то отшельницей, в лесу, на горе Чабанице, идти к ней пришлось бы не одной. А ей было не с кем. И если даже, говорила себе Настка, она и пойдет к ворожейке, — что скажет ей? Что милый изменил? Она этого в точности не знает. Не один и не два раза уверял он, что только ее одну любит, ее, единственную на свете.