Гриць привлекает ее к себе, прижимает к груди.
— Да если я скажу, что из этого выйдет?
— Выйдет то, что нужно, об этом пусть не печалится, — отвечает она. — Ты только скажи.
— Да вот, — говорит он, наконец, — Тетяну Иванихи Дубихи в третьем селе отсюда знаешь? С черными бровями, первую богачку?.. Она его любит.
Настка побледнела.
— Туркиня?
— Туркиня.
— Та, с золотыми полумесяцами в ушах, что своими бровями всех мерит с головы до ног?
— Та самая, что бровями мерит.
— К тебе, Грицю, привязалась? — спрашивает едва слышно.
— Насмерть полюбила...
— А ты?
Гриць смеется, снова прижимая ее к сердцу.
— Обеих я вас люблю, обе вы одинаковы. Одна синеокая, другая чернобровая. Обе вы дивчата, только Настка — не Туркиня.
Настка стала серьезной, как никогда.
— Гриць! — говорит она. — Разве две души в тебе, что двоих любишь, двоих сватаешь, двоих обманываешь? Но знай!.. — прибавила она, и вдруг ее синие глаза сверкнули. — Настку не бросишь. Настку не обманешь.
— Пока я еще ни одной не обманул! — защищается Гриць. — Ведь еще ни к одной сватов не засылал.
— Но дорогу знал, когда говорил, что любишь?
— Знал, Настуня. И теперь еще знаю, — отвечает он. — А все-таки жалко Туркиню. Станет плакать. Станет проклинать. И меня и тебя. Что нам с этим делать?
— Поженимся, — говорит решительно Настка и вдруг обвивает Гриця, словно большая змея.
— А Туркиня, Настка? Я же ее не хочу убивать. И она, как ты, верно меня любила.
Настка опустила глаза, нахмурилась и с минуту будто раздумывала над чем-то.
— Ты о ней не беспокойся, — ответила она, наконец. — Я беру ее на себя, сама с нею справлюсь, чтобы все было хорошо, чтобы она не проклинала нас, ни тебя, ни меня.
Гриць посмотрел на Настку, стоявшую близко от него, почти касаясь его грудью. Она уже опять была такой же, как всегда, доброй и ласковой, опять умела найти выход, когда он совершенно терялся. Не изменилась. Ее ум сказывался решительно во всем.
— Что ты сделаешь с ней? — спросил он, наконец, робко, почти смиренно.
Настка рассмеялась. Потом, помолчав, обвила обеими руками его шею и устремила на него свои синие, теперь искрящиеся глаза, которые он так любил, и спросила:
— Ты очень любишь Туркиню, Гриць?
Гриць оттолкнул ее.
— Оставь меня в покое, Настя, — вскипел он, внезапно раздраженный чем-то в ее тоне. — Делай, что хочешь, но оставь меня в покое. Раз я все тебе сказал, теперь оставь меня в покое...
— А Туркиня?
— Убей ее, если она стоит тебе поперек дороги. Я ее убивать не стану.
— И я тоже, Грицунь, — ответила Настка и захохотала, показывая белые зубы. — И я тоже, Грицунь!
— Так делай что хочешь. Вы обе одинаковы. А меня оставьте.
— Мы обе одинаковы, говоришь, — подхватила она, — и поэтому тебе все равно, кого посватать. Я издавна уже твоя... ты сам первый дал слово, теперь уже не бросишь, меня ты не обманешь...
— А Туркиня? — ввернул вновь Гриць.
Настка скривила уста в нехорошей усмешке.
— Не печалься о ней, — сказала она коротко. — Я ее не убью.
— И я нет, Настуня. Но что ты с ней сделаешь? — допытывался Гриць тревожно.
У Настки снова заискрились глаза, даже позеленели, и она опять рассмеялась.
Гриць рассвирепел.
— Чего ты опять хохочешь? Мне не до смеха!
— А мне до смеха, — ответила Настка. — Ты, Гриць, образумься, — стала она вдруг поучать его со своей обычной спокойной рассудительностью, благодаря которой всегда брала верх над ним, над его двойственным характером. — Или ты вправду думаешь, что ты только один на свете? Что, коли она за тебя не выйдет, то не найдет другого? Сохрани бог иметь такой разум, как у тебя!
Гриць умолк.
— Да, найдет, — говорит он вдруг. — Но будет проклинать, будет попрекать...
— Кто, Гриць? Туркиня? — спрашивает Настка. — Неужто ты ее боишься?.. Кто будет проклинать? — повторяет она вызывающим тоном, заранее отвергая все возражения, которые может от него услышать.
— Иваниха Дубиха, — отвечает Гриць. — Она не шутит...
— И пусть, — говорит пренебрежительно Настка. — От проклятий я нас уберегу. Ты мне только расскажи про нее все, что знаешь...
Гриць смешался.
— Что рассказать?.. Красивая... и уж...
— Правда ли она такая богачка в своем селе?
— Такой ее люди считают. Я не считал отар ее овец. Скотину ее на водопой тоже не гонял. Раз говорят — первая богачка, так, верно, уж богачка.